Отъ зврьковъ я, конечно, отказался: куда мн было ихъ тащить пшему? Но скромную цну ихъ я заплатилъ Димитри съ удовольствіемъ: спектакль дикихъ зврятъ въ родной имъ обстановк, на свобод, стоилъ побольше двухъ двугривенныхъ.

Мы вернулись въ деревню. Димитри слъ на коня и помчался въ Гудушаури:

— Тамъ бекъ живетъ, — онъ у меня моихъ зврятъ купитъ… А ты, прохожій, пожди, не уходи, — гость будешь. Вернусь — барана рзать будемъ, вина достану…

Я достаточно понаметался въ обхожденіи съ горцами, чтобы знать, что по этикету ихъ гостепріимства позволительно внести чужому человку въ хозяйское меню, что — нтъ. Поэтому въ вопросъ о баран я и мшаться не сталъ, но, когда Димитри выхалъ изъ Сіона, спросилъ себ другую лошадь и потихоньку създилъ въ духанъ, на полъ-дорог отъ Казбека, откуда и привезъ бурдюкъ вина — свою долю въ предстоящемъ пиршеств.

Поили и кормили всю деревню, — по крайней мр, всхъ, кто не заночевалъ на ахалцихской косьб. Веселились и мужчины, и женщины: грузинки — а въ особенности горянки — не дики и не чуждаются мужского общества, тмъ боле, что, благодаря истинно-рыцарскимъ нравамъ патріархальныхъ горныхъ захолустій, он въ этомъ обществ настоящія царицы. Пали сумерки. Угасшій дневной свтъ мы замнили кострами. Духъ кизяка отравлялъ нсколько обоняніе, но — «маленькія непріятности не должны мшать большому удовольствію» — сказалъ философъ. И долго еще у красныхъ огоньковъ хлопали ладони въ тактъ лезгинк — медленной горной лезгинк, съ дробной выступью и бараньимъ топотомъ носковъ, долго раздавались псни, похожія на завыванія, и завыванія, похожія на псни. Староста и Димитри переводили мн, чего я не понималъ самъ. Одна псня удивила меня своей отвлеченностью. Къ сожалнію, я потерялъ ея дословный прозаическій переводъ, а въ стихотворномъ, который я попытался сдлать впослдствіи, въ Тифлис, мн пришлось все-таки немножко «модернировать» подлинникъ. Тмъ не мене, я предлагаю этотъ текстъ читателю: общее понятіе объ оригинальной, въ особенности для полудикаго грузина, псн онъ получитъ. Тема — тоска по родин горца, попавшаго на югъ, въ счастливые сады Персіи:

Полночь, подсказанная появленіемъ Большой Медвдицы надъ предгорьемъ Казбека, развела насъ по саклямъ. Я ночевалъ у Димитри… Не спалось. Душно было и вонюче. Отъ храпа добраго десятка обитателей этого тснаго пріюта, можно было сойти съ ума… Я выбрался изъ сакли и до разсвта просидлъ на крыш сакли, начинавшейся ярусомъ ниже, почти отъ самаго нашего порога, выжидая, когда позолотятся гребни убгающихъ вдаль отъ Сіона хребтовъ. Верхушка Сіона стала розовая… Утро пришло въ горы. Оселъ гд-то далеко, въ ущельи, привтствовалъ новорожденный день оглушительнымъ крикомъ…

Часомъ позже, я — освженный посл безсонной ночи и вчерашней пирушки мискою мацони (кислое молоко) — уже бодро шагалъ въ Коби. Солнце пекло, кузнечики трещали. Втеръ изъ ущелій дулъ порывистый, но теплый: точно неуклюжая ласка слишкомъ сильнаго человка. Впереди грозно хмурились подъ шапками сизыхъ тучъ горы Цихэ, какъ зовутъ ихъ грузины: башни-горы главнаго хребта… Весело и хорошо становилось. Въ душу просился восторгъ, умъ охватывало очарованіе пустыни — то настроеніе, какимъ полонъ былъ поэтъ-странникъ, когда хотлось ему благословить отъ полноты сердечной:

1907