В бледном сумраке сероватого дня глядело на меня из-под стекла прекрасное задумчивое личико девушки, с рассыпавшимися по плечам её густыми кудрями, загадочно сиявшими глазками и кротко, печально улыбавшимися губками. Я не мог отвести глаз от этого милого образа, так нежданно явившегося передо мною на дне этого каменного колодца. Пользуясь отсутствием проводника, я жадно вглядывался в её черты, от которых веяло на меня чем-то знакомым, какою-то таинственною, давно пережитою былью, молодою силой и свежестью ещё нерастраченного в житейских битвах чувства.

В жизни несчастного изгнанника мне чудилась глубокая, мрачная драма.

Я был глубоко взволнован.

— В путь, брат, в путь пора. Бог день даёт. Сейчас туман подыматься станет, ишь заря какая!..

Действительно, на востоке сделалось светлее, мгла словно свёртывалась и подымалась выше и выше, обнажая каменные влажные уступы и стены, возносившиеся одна за другой до скалистых вершин, неровные, зубчатые гребни которых уже выделялись из неопределённой массы тумана.

— Пора, сегодня на Дальнюю Чую поспеть надо.

Я вернулся в хижину, положил портрет на прежнее место и через полчаса уже лепился с проводником по скользким откосам гранитных громад.

Скоро туман рассеялся, и перед моими глазами развернулась светлая, почти фантастическая, местность. Вершины утёсов загорались багрянцем пробудившегося дня, откосы их отливались всеми цветами радуги. На голубом фоне расчистившегося неба тонко рисовались вдали зубцы и купола, готические башни и невиданные храмы каменистых масс.

— Смотри, наш шатун-от где?! — указал мне проводник.

Я оглянулся.

На вершине утёса неподвижно чернел силуэт заглядевшегося на восходящее солнце человека; лёгкий ветер развевал его платье, но он сам, с накрест сложенными руками и закинутою назад головою, казался каким-то величавым монументом, поставленным среди этой гранитной пустыни.

Через месяц мне случилось быть в одном из скучнейших городов Северо-русской окраины, словно замершей в долгой летаргии среди своих безжизненных пустынь и мёртвых тундр.

Я вспомнил о случайной встрече и спросил о личности загадочного ссыльного. Он оказался тяжким уголовным преступником. Суд признал его виновным в убийстве из ревности. Он зарезал нежно любимую им девушку в одну из тех минут рокового умоисступления, когда болезненно настроенное воображение создаёт страшные галлюцинации, и в добром, по-видимому, человеке пробуждается зверь со всеми его кровожадными инстинктами.

Какая кара может сравниться с этою добровольною агонией одиночества?

1902