— Получается, — слышим мы голос беса. — Я пробовал. Жена моя — тоже.

В очереди мы стоим много-много часов, «нова» ползет через tianguis в последний миг. За американские доллары Конехо покупает подарки: одеяла и футболки, вонючие травяные лекарства, стопки, пепельницы и ацтекские солнечные камни, вырезанные из техуаканских копролитов. Мы сбиваемся теснее, маисовые семечки в спичечном коробке. Молимся, чтоб нас не обыскивали, не спрашивали, папа ли нам Койот и в какую школу мы ходим. Нам душно и нас тошнит, мы обернуты в два слоя пластмассовой пузырьковой упаковки. Койот репетирует спокойные ответы, а этот chingada Конехо хихикает, никак не перестанет.

— В гости ездили, — ответит Койот.

— К маленьким нашим мамашкам, — скажет Конехо. — Pobrecitas!

— Выйдите, пожалуйста, из машины, — скажет вооруженный агент.

Впереди «Падрес» со счетом один-ноль во второй половине пятого.

Нам бы тайком хоть одним глазком. Сквозь очередь машин видна другая сторона. Видим желтую приветственную надпись у автотрассы в Америке: наш Pap'a, пьяный, спотыкаясь, бредет домой, наша Mam'a бежит из «Ла Мигры», волоча за руку нашу американорожденную сестричку Конехиту так, что ноги у нее отрываются от земли.

Все это правда, querida! Все правда!

Она летит! Они там умеют летать! Ni~nos в Гринголяндии летают!

И мы теперь тоже тоже тоже, выскакиваем из «новы», через Койота и Конехо, распластанных на горячем бетоне, мы летим, будто сквозь ветровое стекло, через стекло, сквозь сталь, сквозь дым и гарь, маис и хмарь, сквозь драп и хари, колу и словарь, летим. Так куры летят к котлу. Что было раньше — огонь или пламя? Мы летим — ощипанные и бескостные к тебе, querida Mam'a, голенькие и новенькие, Pap'a, sin потрохов и инверсионных следов, la raza limpia, raza pirata. Oscuro? Как у вас говорится? Депортизация? Нет. Так «И-эс-пи-эн» летит к «Фоксу». Спутниковые глаза. Вы прекрасны. Что-то мелкое пересекает по ветру границу. Но пока мы не забыли.

Адипоз. Одиоз. «Адидас». Радиоз. Игра окончена.

«Койот везет нас домой» начался с образа битого «шеви-нова» 1970 года, набитого контрабандными детьми, которых везут на север к границе Мексики и США. Я слышал — или мне так показалось, — об американском погранично-таможенном патруле, который остановил машину с детьми иммигрантов, спрятанными в боковых панелях. Сейчас я эту историю найти не могу, зато есть масса похожих: родители оставили Андреса у родни, а сами отправились на север искать работу в Америке. Родители Лупе когда-нибудь пришлют за ней — как только это будет им по карману. Габриэль и его брат-близнец едут зайцами на поезде, или родственник Карлоса сбывает его профессиональному контрабандисту, «койоту». Родители ждут их в Финиксе. Может, нужно доплатить еще две тысячи долларов, чтобы тайно переправить Карлу из Аризоны в Пенсильванию. Может, канал накрывают в Лас-Вегасе, и Хулию депортируют обратно в Мексику, в приют. Надо начинать сызнова. Эти ребятки вот из Гондураса. Эти — из Эль-Сальвадора. Возникает Хорхе. А может — исчезает где-то между Сан-Диего и Чикаго. «История Мексики, — пишет Октавио Пас, — это история человека в поисках своего происхождения, своих корней».

И поиск этот чуть усложняется, стоит вам переехать куда-нибудь по соседству. «Койот» рассказывает о смятенье личной и культурной истории, что внутренне свойственно всей иммиграции sub rosa. Что эти дети берут с собой в поездку? Что им важно, если они все равно уезжают? Как на самом деле называется то место, куда они едут? В этой истории — маниакальная одержимость мусором. По большей части это осадочные породы, почерпнутые из народных сказок, рассказанных Хауарду Тру Уилеру и опубликованных в 1943 году «Американским фольклорным обществом» как «Сказки из Халиско, Мексика». Мне нравятся тонкие отсылки этого сборника к мексиканской истории. В некоторых действуют койоты и кролики — похоже, у них еще доколумбовы корни, а вот варианты сказок, знакомых нам из Перро и братьев Гримм, вероятно, доплыли в долгом кильватере Кортеса. Третья группа сказок — вроде тех, что про Деву Гваделупскую, — смешанного происхождения. Их мрачный юмор и карикатуры на религиозную власть мне видятся знакомыми, очень мексиканскими. У смеющихся крестьян чувство юмора моего отца и его матери. Она приехала в Америку из Текилы, Халиско, в 1924-м. Он родился уже в Техасе. Я вырос в Сакраменто, Калифорния. Поэтому для меня «Койот» — еще и нечто вроде билета домой.

— М. М.

С чердака, на котором жили карлики, открывался вид на город. Хороший был чердак — паркетный пол, слуховые окна, — но слишком дорогой и слишком тесный для семерых. Всего-то одна высокая комната с поворотными светильниками, пятый этаж, лифта нет. К дальней от двери стене крепился дощатый настил, там бок о бок спали на футонах Умник, Чихун, Соня и Скромник. Прямо под ними делили двуспальную кровать Весельчак и Простачок. Ворчун, предпочитавший держаться особняком, на день укладывал свой нейлоновый спальник в угол, а ночью расстилал его на полу между кушеткой и журнальным столиком. На кухне имелись две оцинкованные стойки, смотревшие друг на друга, встроенная плита, микроволновка и стальной холодильник — все укрывалось за бамбуковой ширмой, купленной Умником и выкрашенной Чихуном в цвет десерта «Вишневый юбилей». Уединиться можно было лишь на кухне и в ванной. Оплачивалось жилье вскладчину, из денег, которые карлики зарабатывали в ресторане, — то есть, зарабатывали-то их только пятеро, потому что у Простачка работы не было, если не считать таковой торговлю наркотиками, которой он занимался, когда не вкалывал их себе в вену; а Ворчун клянчил деньги на улицах и никогда больше нескольких мятых долларов домой не приносил. Пятеро поговаривали иногда о том, что хорошо бы выгнать Простачка с Ворчуном в шею, но ни у кого не хватало на это духу. А кроме того, в Книге значилось, что ее, когда она пришла, встретили семеро — семеро учеников богини, которая явится сюда с волшебным яблоком и всех преобразит. В кого именно они обратятся, оставалось тайной, которая откроется только с ее приходом. Пока же их дело было такое: ждать.

— Вот придет она и сделает нас большими, — сказал однажды Чихун. Перед ним лежала тетрадка воскресной газеты с комиксами и яйцо «Глупой глины» — он раскатывал рыхлый овал по разделу про Кальвина и Хоббза.

— Херня, — отозвался Ворчун. — Тут преобразование внутреннее, кореш. Вот в чем суть. Материализм — западня. Отождествление со своим телом — тоже западня. А все это дерьмо, — Ворчун широко повел рукой, охватив ею не только чердак, но и высокие здания за окнами, да и не только их, — иллюзия. Майя. Сансара. — Он вытряс из пачки последнюю «Мальборо», а пачку смял и попытался закинуть баскетбольным броском в плетеную мусорную корзину под окном, однако промазал. И огляделся: — Спички? Зажигалка? За куревом никто идти не собирается?

— Обязательно сделает, — стоял на своем Чихун. — Захотим — в каждом по шесть футов будет.

— Она не сможет изменить генетику, торчок ты занюханный, — сказал Ворчун.

При слове «торчок» Простачок на миг взбодрился. До этого он сидел в отключке на стоявшей напротив Ворчуна кушетке, а между пальцами его дымила сигарета — того и гляди вывалится. Кушетку он уже успел прожечь не в одном месте. Рано или поздно, подумал Умник, спалит он наш чердак к чертовой матери — и где мы тогда окажемся? Как она искать нас будет? Он поднялся с пола, на котором упражнялся в йоге, выдернул сигарету из покрытых пятнами пальцев Простачка. Затушил ее в настольной пепельнице — в синей керамической воде рва, окружавшего керамический замок. Из крошечных окошек замка тянулись струйки благовонного дыма — сандалового.