Чем жарче, тем быстрее утомляются пешеходы. Главная их ошибка в том, что они перемещаются слишком быстро. Попробуйте прогуляться с вновь прибывшим, и уже через полквартала вы будете общаться с его спиной. К счастью, летом они сбавляют темп и едва передвигаются. Канадская писательница Мэвис Галлант, которая проводит август в Париже, когда все остальные бегут из него к морю или в горы, довольно точно описала эту ситуацию в рассказе “Август”.

Летом и зимой прогулки по Парижу требуют определенной настройки – не просто другого подхода к прогулке, но и другого взгляда на город.

Гуляя по Нью-Йорку, я смотрю вверх. Манхэттен – это его дома, которые поражают, как скалы Гранд-Каньона. Как и пирамиды, они говорят о возможностях власти, вере в идеальное устройство и обещаниях будущего. А например, в Лондоне я смотрю по сторонам. Нигде социальные диссонансы не производят такого впечатления, нигде нет такого разнообразия человеческих типов и языков, хоть для глаза, хоть для слуха.

Но в Париже я смотрю вниз.

Наводнение в Париже, 1910

(“Вот и правильно, – заметит циник, – учитывая, во что ты можешь вляпаться”. Это неверно. Хотя число собак в Париже не уменьшилось, количество оставляемых на тротуарах какашек явно убавилось. Город отказался от службы, известной под названием le motocrotte , которая отправляла молодых людей на мотоциклах на улицы, снабдив их пылесосами, которые подчищали самые неопровержимые улики. Теперь можно даже встретить владельцев собак, которые соскребают экскременты в пластиковые пакетики – каких-то десять лет назад представить это было так же сложно, как француза, заказывающего в кафе кока-колу.)

Нет, парижане смотрят под ноги, потому что там – история города. Хотя большие улицы и бульвары устилает асфальт, под ним вы обнаружите настоящий булыжник: крупный и грубо обтесанный на старых улицах, помельче и лучше подогнанный на новых. В конце xix века был период, когда экономии ради улицы мостили досками, выструганными под размер кирпича – эдакий черновой вариант современного паркета. Но в 1910 году Сена вышла из берегов, наводнила улицы, доски раздулись, и прибрежные дороги превратились в непролазную кашу.

После этого в обиход вошла гранитная брусчатка, уложенная на песок, часто веером. Она смотрится вполне безобидно – до той поры, пока кому-нибудь не вздумается выломать ее и в кого-то зашвырнуть, как это делали студенты во время беспорядков 1968 года. Песок под ней – дополнительный бонус; по всему Парижу тогда появились граффити: “Под мостовыми – пляж”. Flic [45] упал без сознания, когда в его шлем угодил булыжник, и совсем не разделил всеобщего энтузиазма, но синяки проходят, а от тех дней в памяти осталось радостное возбуждение от гулявших тогда страстей, которое для меня воплощено в одном из анонимных плакатов soixante – huit [46] : изображение растрепанной девушки с развевающимися полами плаща, пойманной в момент, когда она бросает камень, и под ним надпись черными буквами, выдающая неприкрытое восхищение: La beauté est dans la rue . Красота – на улицах!

“Красота – на улицах!”, постер 1968 г.

Но студенты проиллюстрировали старую истину. Если, как утверждали flâneurs , прогулка по Парижу – искусство, то сам город – это холст, на котором они его создают. А раз уж Париж – довольно древний город, то и холст уже не чист. Художники пишут поверх своих прежних работ (и не только своих), подобно тому, как средневековые ученые соскабливали тексты с пергамента, чтобы заново его использовать. На таком палимпсесте, сколько бы раз его ни использовали, всегда слабо проступают более ранние письмена. И мы, гуляющие по Парижу, каждым своим шагом выписываем новую историю. Город, который мы оставляем позади себя, уже всегда теперь будет немного другим.

У нас не много знакомых миллионеров, но Тим как раз один из них. Веселый и легкий австралиец, у которого хватило ума, обнаружив в 1960-х заброшенный отель на дальних северных берегах Нового Южного Уэльса, сообразить, что, подкрасив и слегка подправив тамошние бунгало, их легко превратить в идеальные летние домики. Проблем с покупателями тоже не случилось. Жителей Сиднея и Брисбена привлекали эти края. Кому-то нравился климат и близость океана, откуда в бухту по дороге на север заплывали киты. Других манили плантации травки, которую выращивали на соседних землях. За десять лет Тим обзавелся тремя офисами, продающими и сдающими в аренду недвижимость, и смог позволить себе все свободное время колесить по миру.

Однажды в субботу – последнюю в его нынешнее посещение Парижа – мы завтракали на террасе.

– Я подумываю, – сказал он, – что бы такое привезти жене.

Я обмакнул край булочки с шоколадом в кофе и задумался о том, какого рода подарок могла бы хотеть жена миллионера из того, чего у нее еще не было.

– Платок Hermès ? Сумку Chanel ?

– Уже есть, – ответил он, подтвердив мои подозрения.

Мы еще немного подумали, пока я заново наполнил наши чашки и полюбовался бликами утреннего солнца на парижских крышах.

– Она вообще-то интересуется живописью.

– Вокруг полно хороших магазинчиков с альбомами по искусству, – сказал я. – А можем зайти в тот при музее Орсэ. Он большой.

Он задумчиво кивнул. Затем произнес:

– Послушай, а вот можно купить Матисса?

Есть более приятные возможности провести теплую парижскую субботу, чем бродить от галереи к галерее в поисках рисунков и литографий Анри Матисса. Однако ни одна из них как-то сразу в голову не пришла.

“Одалиска” Анри Матисса