— Елена Васильевна, в ваших друзьях числятся почти все первые голоса мира: Паваротти, Каррерас, Монсеррат Кабалье, Гяуров… Вы многое знаете об их жизни. Скажите, это правда, что Паваротти требует за свои выступления сумасшедшие гонорары, что он не выходит на сцену, если ему не платят полмиллиона долларов?

— Паваротти тенор, а тенора — особый народ, они и впрямь получают самые высокие гонорары. Теноров очень мало, а хороших еще меньше. Плюс к этому Паваротти обладает необычайным даром обаяния: он единственный из теноров может собрать стадион. И этому есть объяснение. Когда-то в нью-йоркском центральном парке он начал давать концерты на открытом воздухе, и американцы валом валили послушать великого итальянца. Сейчас готовится какое-то умопомрачительное шоу Паваротти и… не удивляйтесь… Майкла Джексона. Представляете, какими деньгами здесь пахнет? Но лично я к такому шоу отношусь отрицательно.

— Если не секрету каковы же ваши гонорары?

— Это действительно секрет, потому что я нахожусь во власти менеджера. А пенсия моя совершенно не секретная — 490 рублей.

— Но почему такая маленькая пенсия, ведь вы народная артистка Советского Союза.

— …лауреат Ленинской премии, Герой Соцтруда…

— Поразительно, слов нет. Я знаю, что поп-звезды находятся во власти изворотливых менеджеров, а раньше вы были под крышей Госконцерта…

— …которому я дала прибыль не менее чем в миллион долларов. Был в моей биографии такой казусный случай. Когда-то хорошо ко мне относившийся тогдашний министр культуры Петр Демичев подарил в пожизненное пользование рояль «Стейнвей». Но все меняется, сменился и министр культуры. Новый — по фамилии Захаров — приказал отобрать у меня подарок прежнего министра. Пришли дяди и, как это было после революции, экспроприировали презентованный рояль. Вот какие были порядки: я дала этому государству миллион долларов, на эти деньги «стейнвеями» можно было уставить дорогу от Патриарших прудов до Кремля… Тогда со мной и случился нервный криз, пропал голос, пошатнулось здоровье. Было просто обидно. Я написала Раисе Максимовне, ответ жду до сих пор…

— Да… Я забыл спросить вас, как все начиналось, как вы попали в Большой театр?

— Студенткой третьего курса Ленинградской консерватории я участвовала в конкурсе имени Глинки и получила первую премию. Пришло письмо из Москвы от Лисициана с приглашением работать в Большом театре. Я не поверила, решила, что надо мной подшутили. И не ответила. Павел Герасимович снова написал мне: «Ждем, приезжай, приходи в Большой театр». Поехала, предварительно выучив партию Марины Мнишек в «Борисе Годунове». Пришла на пробу. В зале все знаменитости: Архипова, Анджапаридзе, Вишневская, Лисициан, Петров, Авдеева, Леонова. Попросили спеть сцену судилища из «Аиды». В паре со мной сам Зураб Анджапаридзе. «Я с тобой хачу спеть», — ласково сказал он. А Зураб был для меня богом. Вышла на сцену, тростиночка, вся дрожу, трясусь от страха, но так увлеклась, что забыла про прослушивание и пела Анджапаридзе как своему любимому. Он мне и говорит на ушко во время действия: «Дэвушка, павернись в зал, ничего нэ слышно»… Так меня взяли в Большой театр. Сдала я экстерном в консерватории сразу за два года, и началась совершенно сумасшедшая жизнь.

— Цена которой сегодня — награды, вселенская слава, высокие гонорары…

— Вы знаете, самое дорогое для меня, наверное, не это. Когда в каком-нибудь Могилеве или Магадане — везде, везде, где я пою, — люди встают, чтобы меня приветствовать, — это самое дорогое. В эти минуты я понимаю, что я нужна людям. И хочется петь и жить.

— Вы постоянно летаете в разные концы света, не боитесь самолетов?

— Ничего не боюсь. Я фаталистка. Как Боженька захочет, так и будет.

1998

Этой встречи я ждал давно. Осенью 98-го позвонил Лидии Николаевне с просьбой об интервью. Актриса довольно резко ответила отказом, но разрешила иногда напоминать ей о себе. Я звонил. Надеялся. Последний раз побеспокоил Федосееву-Шукшину в августе 2002 года. «Встретимся в начале декабря», — поставила она точку. Свое слово народная артистка России сдержала. И, конечно же, чуть ли не с порога я попросил Лидию Николаевну объяснить причину столь экстравагантного поведения.

— Вы наверняка слышали, что одно время я была в дружеских отношениях с Бари Алибасовым, человеком очень интересным, неординарным, тусовочным, компанейским. Бари хлебом не корми — лишь бы повертеться в обществе, пообщаться с друзьями, дать интервью. Одним словом, быть на виду. И хотя мне это не нравилось, нередко я выходила в свет вместе с ним — на разные презентации, концерты, юбилеи. Об этих наших выходах вовсю писали газеты и журналы. И вот тогда же, четыре года назад, пресс-секретарь Бари Людмила вручила мне кипу этих публикаций. Просматривая их, я обомлела: откуда что взято, почему о моих отношениях с Алибасовым написано столько всякой чуши. Просмотрела и свои интервью и тоже пришла в ужас — чего только не писали обо мне, о моих мужьях и моих детях. Я была так потрясена, что дала слово с журналистами больше не встречаться. Держалась четыре года, и вот я прерываю свое молчание. Но все равно с той поры на все эти пустые светские тусовки меня не затащишь.

— Но я слышал, что от суеты мирской вы якобы ушли в монастырь.

— Это не так. Да, действительно я стала ближе к Богу, и посещения монастырей, общение с истинно верующими православными христианами, обретение духовника, архимандрита Свято-Николо-Шатомского монастыря отца Никона, перевернули мою жизнь. Я не хочу больше сниматься в пустых телепередачах, хотя меня постоянно туда зовут разные «Домино» и «Стирки», не хочу заниматься словоблудием. На это у меня не бывает благословения. Мой духовник, отец Никон, дает мне возможность задумываться и над более серьезными вещами. Недавно я попросила его благословения на участие в пьесе о последних днях жизни Екатерины Великой. Поведала о сюжете пьесы и о самой сильной, на мой взгляд, последней ее сцене. На глазах Екатерины, рассказывала я, умирает ее молодой любовник, и императрица, склонившись над ним, причитает: «Мой ангел, не умирай». «Как можно женщине называть ангелом своего любовника?» — возмутился духовник и не благословил мне участвовать в постановке.