– Что это? – спросил, похолодев, Литус.

– То самое, – оглянулся Син. – Так и было. Со дня битвы у Бараггала и до четыреста восемьдесят третьего года. Пока Сухота не раскинулась по долине Иккибу. Только тогда небо прояснилось.

– Я не читал в хрониках о том, что небо потемнело, – сказал Литус.

– Читал, – вновь обернулся Син. – Всякое описание битвы у Бараггала начинается с того, что небо над древней землей Шеннаар потемнело. А вот о том, что посветлело, нет ничего. А в четыреста восемьдесят третьем году было не до неба. Через ворота Бэдгалдингира и Раппу двинулись сотни тысяч несчастных, лишившихся крова и родины. А уж сколько лишились и жизни… Но я точно тебе говорю, небо посветлело только в четыреста восемьдесят третьем году.

– Скажи еще, что видел своими глазами, – отчего-то зло буркнул Литус, но тут же устыдился и спросил: – А почему оно потемнело теперь?

– Камни вернулись, или не слышал? – ответил, не оборачиваясь, Син и почти сразу придержал мула.

Кусты по правую руку лежали на тропе. Нет, они не были выкорчеваны, но казалось, что какая-то мерзость величиной с дом прижалась к колючей стене, чтобы почесаться, да так и придавила ее к земле. Тут же высилась зловонная куча испражнений. Син придержал мула, наклонился над кучей, которая не уместилась бы и в мешок, поморщился, затем жердиной поддел что-то и отбросил на тропу. Лошадь Литуса дернулась в сторону, едва не выбросив его из седла. На тропе лежала нога. Из коленного сустава торчал кусок бедренной кости, остальное напоминало осклизшего слизняка, забитого вместе с костью в прогнивший свейский сапог. Литус с трудом сдержал рвоту, взглянул на равнину: она бугрилась холмами, но напоминала, скорее всего, вздувшееся увалами болото. Деревья были редкими и чахлыми, хотя где-то в отдалении темнела кромка чего-то похожего на лес. Но и эти деревья, и сырые холмы, и далекий лес – все это было накрыто темным пятном на небе. И туда, в этот сумрак, как будто проволокли тяжелое бревно, отталкиваясь от сырого прошлогоднего дерна такими же бревнами.

– Что это было? – похолодев, прошептал Литус. – Тоже камни?

– Не знаю, – покачал головой Син, который выглядел бледнее, чем был пару часов назад. – Но я бы не стал здесь задерживаться, боюсь, что Светлая Пустошь способна удивлять.

Удивиться в пути им пришлось еще не раз. Колючая стена была продрана в десятке мест, а в одном из них разрушена вместе с часовней. Литус с трудом сдерживался, чтобы не пришпорить коня и гнать его вперед так, словно он уходит от погони. Но впереди продолжал ехать Син, который у каждого провала в ограждении только причитал и покачивал головой, а по мере приближения темноты начал еще и что-то напевать под нос. Когда же угодник ненадолго замолкал, Литус слышал далекий вой, уханье, гром, скрежет и как будто плач. Уже почти в полной темноте, когда впереди замаячили огни эбаббарского дозора, Син оглянулся и сказал:

– Черная трясина ухает. Это в самой середине Пустоши. Ну, ты должен знать. Гром несется оттуда же. Видишь, зарницы полыхают? Не, дождя нет, только молнии. Вой? Насчет воя не скажу. И насчет скрежета, и насчет плача. Может, это земля плачет? Ладно, смеюсь… Тут, конечно, не Сухота, несусветной мерзости не бывает, какую мерзость ни рассматривай – все одно и то же, все знакомое. Кого застигла Светлая Пустошь здесь полторы тысячи лет назад, из того она и лепит страшилищ. Хотя за эти годы налепила тоже… всякого.

– И из человека? – спросил Литус.

Слышал он, многое слышал о странных людях, которые выходят из Светлой Пустоши. Лучше бы и не слышал никогда, месяцами не мог заснуть в своем домишке еще мальчишкой, трясся от ужаса, что придут дурные сны. Порой и приходили.

– И из человека, – кивнул Син. – Не все успели убраться, хотя время было… Ты сильно не робей, пока еще Светлая Пустошь не в силе, эти твари редко будут наружу выбираться. Вот ночью…

– А когда она была в силе? – спросил Литус.

Сторожка эбаббарского дозора была уже совсем вблизи, и самообладание начало возвращаться к бастарду.

– Никогда, – твердо сказал Син. – Даже до четыреста восемьдесят третьего года, когда за горами открылись Врата Бездны, а камни исчезли, небо не было таким темным. Посмотри, звезд над Пустошью нет. Видишь? А раньше их было видно всегда. Ладно. Стучи давай. Если стражники твоего короля трясутся от страха, то сейчас они обделаются.

Тропа перед сторожкой была перегорожена стеной высотой в десяток локтей. Литус подъехал к тяжелым воротам и замолотил по ним кулаками. Минут пять за воротами царила тишина, затем хлопнула дверь, за хлопком заскрипели ступени лестницы, и наконец из-за ворот, почти над стеной послышался испуганный голос:

– Кого еще принесло на ночь глядя из проклятого места?

– Литус Тацит, с божьей помощью, – ответил Литус. – Открывай скорее, Папавер, я это.

Над стеной появилась сначала рука с масляной лампой, а потом и испуганное лицо Папавера.

– Ваше Высочество! – залепетал стражник. – Что творится-то? Как же вы? И что там за вой несется с Пустоши?

– Не Ваше Высочество, а Литус Тацит, – зло оборвал стражника бастард. – В крайнем случае, Ваша Милость. Ворота!

– Слушаюсь! – исчез и загремел засовом внизу стражник, одновременно осыпая кого-то ругательствами.

– А не Ваша Светлость? – удивился за спиной Литуса Син. – Или хотя бы Ваше Сиятельство?

– Титулами не отягощен, – хмуро бросил у открывшихся ворот Литус. – Поехали, угодник. Тут рядом вполне приличный трактир. И перекусим, и переночуем.

– Нет, – покачал головой Син. – Я обратно.

– Обратно? – растерялся Литус. – В ночь? Один?

– Обратно, в ночь и один, – кивнул Син. – Надо кое на что посмотреть. Заботы одолевают. Да ты не бойся за меня, не в первый раз.

– Вот так – в первый, – покачал головой Литус.