– Иван! – безапелляционно ответил Кудаглядов. – Он со всеми зверями говорить может!

– Давай-давай, парень, – дружелюбно подтолкнул волхва Володимир. – С медвежатами дружил, с волками по лесу бегал. Неушто с собачкой не договоришься?

Парень вздохнул, закрыл глаза, чтобы суровые черно-белые горы не отвлекали, и осторожно прикоснулся к маленькому огоньку жизнерадостного лая. Странное чувство охватило его, он знал и понимал, что сидит на прочных досках и что холодный ветер упорно пробирается под его одежду, чтобы схватить и выпить всё тепло, всю его жизнь, но, в то же время, он был в залитом солнцем лесу. На опушке, покрытой яркими незнакомыми цветами и кружившимися над ними большими мотыльками, хотя… Иван присмотрелся – это были маленькие крылатые собачки, разноцветные, как бабочки. И серебряный звон колокольчиков – это был радостный лай прелестных созданий. Одна такая малышка подлетела к волхву и в притворном гневе оскалила на него маленькие клычочки. Притворном, потому что её хвостик крутился так, что превратился в размытый круг. Иван сделал испуганное лицо и протянул руку ладонью вверх защитнице полянки. Сверкая лукавыми глазками, собачка внимательно обнюхала ладонь и лизнула её. В голове у волхва сразу же раздались радостный лай и не менее радостные слова: «Давайбегатьпрыгатьиграться!!! Давайдавайдавай!!!»

Растроганно улыбнувшись детской непосредственности, парень ласково почесал собачку за ушками, послушал её восторженный лай, но тут на чистом небе вдруг возникли резы, складываясь в слова: «Иван! Уговори малышку полежать спокойно. Нам приземлиться надо». «А сам?» – недовольно подумал волхв. Новые слова приняли виноватый вид: «Я не могу. Она слишком маленькая, а с такими обращаться не умею. Грхм… Они ко мне в душу забираются, и ведут там, как у себя дома». Вспомнив своё детство, парень быстро уговорил собачку поиграть в засаду, для чего надо спрятаться во-о-он за тем цветком и лежать тихо, и с чувством сожаления вернулся в обычный мир.

По смущенному Грицю волхв понял, кто позвал его из сказки, и опустил глаза вниз, чтобы сусанин не догадался о знании. Хотя сам Иван и так догадался бы. Большие и сильные люди всегда доверчивы к детям, и дети платят им взаимностью, особенно маленькие хитрые девчонки. Ладья равномерно взмахивала крыльями, медленно опускаясь, а у борта шёл яростный спор:

– Спасать надо! Спасать! Он же замерзнет!

– Замерзал – так давно бы замерз! А то вон как бодро сидит!

– Михайло! Так он, может быть, уже замерз! Глянь, сидит, как палка, прямой, и не шевелится!

– Гав!

– Брысь, комментатор! Ты зачем на этих волосатых гавкал?

– И правильно делал, – вступился за своего воспитанника Молчун. – Ихний главный, нам кулак показал.

– А ты ему что показал?!

– Ни чего, а кого.

– Так кого же?!! С какой это беды они кинулись бежать, да так, что столбовую дорогу протоптали?

– И никакую не беду, – тихо, но упрямо возразил до сих пор молчавший Михайло.

– А, тогда понятно! – радостно воскликнул атаман.

– Чего понятно? – удивился Геллер, скептически осматривая товарища.

– Они испугались, что мы их уменьшим. Михайлу за своего приняли!

– Ну и придурки, – обиделся ватажник. – Своего-то всегда выручать надо. Дикий совсем народ.

– Атаман, – поторопил волхв. – Давай быстрее решать. Щеночке скучно лежать.

– Гав!!

– О, Род, – поднял глаза Спесь Федорович. – Дай мне спокойствие! В следующий раз сразу возьму себе команду из ползунков новорожденных, с ними порядка будет больше!!

Ладья хрустнула снегом, придавливая его своей тяжестью, и замерла на месте. Крылья неторопливо взмахивали, больше для того, чтобы не погрузиться в глубокий снег. Теперь и Иван увидел причину спора. Лысый невысокий человек хрупкого телосложения сидел на снегу, скрестив ноги. Чёрная ткань, причём даже не меховая, обматывала его фигуру, оставляя одно плечо непокрытым. Глаза равнодушно смотрели, казалось, сквозь летающую ладью и людей на ней, а губы тянули один слог – «Оу-у-у-у-ум…»

Ватажники топтались вокруг человека, никто не решался заговорить. Потом Михайло чихнул и шепотом поинтересовался:

– А может быть, он уже того? Ну, в смысле, замерз совсем?

– Так говорит же… – возразил кто-то из-за спины волхва. – Про «ум», что-то.

– Это ветер воет, – шмыгнул носом атаман. – И если про «ум», то пусть самый умный из нас, то есть волхв, с ним и говорит!

– Оставь его, Спесь, – как всегда неожиданно, но от этого и веско, подал голос Молчун. – Не будет он с нами говорить, ему и так всё ясно. Пошли отсюда, бесполезный это человек.

– Почему, бесполезный? – удивился Спесь Федорович. – Если он всё знает, то дорогу нам подскажет!

– Нет. Не человек он уже давно, – печально ответил Молчун. – Одна оболочка, а дух его на пути в нирвану, и нет ему дела до страстей земных. Сухостой, одним словом. Спроси у Ивана, он видит.

Волхв осторожно прикоснулся к разуму человека и отпрянул, как ужаленный. Он уже видел богов, встречал людей, которые смело могли быть наравне с богами по кипению души. Встречал духов и нечисть. Вздрагивал, ощущая болото на месте души у людей в будущем, но встреченное испугало его. Это была Пустота. Пространство, залитое тёплым светом и рокочущим звуком «оу-у-у-ум». Но в нём ничего не было, ничего для человека. Ни цели, ни жизни, ни воспоминаний. Не было даже ожидания. Пустота…

– Р-р-р-р!

Иван даже обрадовался такому родному, земному звуку. Пустота затягивала, но она была бессильна перед возмущенным гавканьем щенка. Сильная рука Геллера помогла волхву забраться на внезапно взлетевшую ладью, а возмущенно-смущенный голос в кои-то веки оправдывающегося сусанина окончательно вернул его в свой мир.

– Ну не смог я её удержать! Скучно маленькой стало!

– Ты ещё скажи, что тебе нос вылизали!

– Ну и что? – совсем засмущался здоровенный мужик и спрятал раскрасневшееся лицо в воротник тулупа.