— Брось, — возразил Фрайвальд. — Я отлично знаю: все предыдущие попытки сделать такое провалились. Нет, всю конструкцию, конечно, можно собрать и смонтировать снаружи корабля, но индукционное поле Буссардова модуля очень скоро превратит зеркало в… ну, словом, оно будет годиться разве что для комнаты смеха. Это точно.

— Вот я и придумал, как оборудовать защитный пластик сенсорами, контурами обратной связи и автоматическими флексорами, которые будут управлять положением зеркал, — все это будет автоматически компенсировать возможные искажения. Мне бы хотелось услышать твое мнение по поводу того, насколько реально собрать такую конструкцию — можно сделать и апробировать-таки флексоры, Фрайвальд, или нет? Вот черновой набросок, посмотри…

Нильссона прервали.

— А, старики, вот вы где!

Астроном и механик подняли головы. К ним направлялся Вильямс. В правой руке химика была зажата бутылка, а в левой — наполовину осушенный бокал. Физиономия его была краснее, чем обычно, он тяжело дышал.

— Was zum Teufel! [13] — воскликнул Фрайвальд.

— А ну-ка по-английски, парень, — сказал Вильямс. — Нынче только по-английски. А. еще лучше по-американски, да. — Он подошел к столику, плюхнулся на стул так, что тот чуть не развалился под его весом. От Вильямса жутко разило виски. — Слышишь ты, швед? Сегодня чтоб болтали по-нашему, по-американски. Понял?

— Пожалуйста, оставьте нас, — вежливо попросил астроном.

Но Вильямс не ушел. Он облокотился о стол и грозно вопросил:

— Знаете, что сегодня за день? А, знаете?

— Сомневаюсь, что вам это известно, учитывая ваше состояние, — проговорил по-шведски Нильссон, с трудом скрывая брезгливость. — По календарю сегодня четвертое июля.

— Вер-р-р-р-но говоришь! — прорычал Вильямс. — А что это значит, понимаешь? Нет? — Вильямс повернулся к Фрайвальду. — А ты, Хайни, понимаешь?

— Годовщина, да? — угадал механик.

— Точ-чно, годовщина! Как это ты догадался? — вздернул брови Вильямс и поднял бокал. — Ну-ка выпейте-ка со мной, вы. Эт-то я нарочно приберег на сегодня. Ну, выпьем?

Фрайвальд дружески подмигнул Вильямсу и чокнулся с ним.

— Prosit! — произнес он и выпил.

Нильссон выдавил:

— Skal [14] , — но поставил бокал на стол, пить не стал.

— Ч-твертое июля, — проговорил Вильямс. — День н-не-завис-симости. М-моей ст-траны. А я хотел, чтоб вечеринка для всех… А никто не захотел. Ну, один кто-то со мной тяпнул, ну еще кто-то… а потом принялись за свои танцульки… — Он уставился на Нильссона пьяными глазами. — Слуш-шай, швед, — проговорил он грубо. — Или ты с-со мной выпьешь щас, или я тебе с-стакан в г-глотку вс-суну:

Фрайвальд крепко сжал руку Вильямса. Химик сделал попытку встать. Но Фрайвальд удержал его.

— Успокойтесь, прошу вас, доктор Вильямс, — сдержанно уговаривал американца немец. — Если вам хочется отметить национальный праздник, мы с удовольствием присоединимся к вам. Верно? — подмигнул он Нильссону.

Астроном едва слышно проговорил:

— Я знаю, в чем дело. Мне еще до отлета рассказывал один сведущий человек. Он пережил крах. Не сумел смириться с идеей руководства.

— Чертова преуспевающая государственная бюрократия! — пьяным эхом откликнулся Вильямс.

— И стал мечтать о том, как было бы славно, если бы миром снова, как в имперскую эру, правила его страна, — продолжал Нильссон. — Ему мерещилась система свободного предпринимательства — да существовала ли она вообще? Лично я сильно сомневаюсь. В итоге он стал политиком-реакционером. И когда руководящие власти собрались арестовать некоторых видных американских деятелей по обвинению в конспирационной деятельности, представляющей угрозу Мирному Договору…

— Я смылся, — закончил за Нильссона Вильямс срывающимся, готовым перейти в визг голосом. — Н-на д-другую звездоч-чку. В н-новый, т-с-з-ть, мир. С-свобода, а? С-свобода, я говорю, ну и что же, что тут ш-шведы всякие под ногами путаются? Все равно с-свобода.

— Видишь? — с усмешкой обратился Нильссон к Фрайвальду. — Он — всего-навсего жертва романтического национализма. Нашей древней державе тоже пришлось его перебороть в течение жизни последнего поколения. Жаль, что его не утешают исторические романы и паршивая эпическая поэзия.

— Ро-ман-ти-ч-ско-го?! — взревел Вильямс, тщетно пытаясь стряхнуть руку Фрайвальда. — Ч-чтобы ты п-нимал, д-дерьмо ты л-лупоглазое, куриная твоя башка! Д-да я бы с т-тобой в-водиться н-не стал! Да и небось не водился с тобой никто… Брали тебя в в-вйкингов играть, а? То-то! А бабы тебя люб-били, а? Жена сбежала, поди? А меня люб-били, понял, еще как люб-били, тебе и не с-снилось, с-сукин ты сын! А н-ну, пус-сти меня, я ему покаж-жу, кто з-здесь м-мужчина!

— Пожалуйста, — умоляюще проговорил Фрайвальд. — Bitte [15] , джентльмены. — Он встал и вцепился в плечи Вильямса, не давая тому подняться. В упор посмотрел на Нильссона. — И вы тоже, сэр, — продолжил довольно резко. — Вы не имели права дразнить его. Могли бы оказать любезность человеку и выпить в честь его национального праздника.

Нильссон открыл рот, чтобы возразить, но тут вошла Джейн Седлер. Конец беседы она выслушала, стоя в дверях столовой. Затем подошла к столику. Выглядела удивительно торжественно в строгом платье. Нахмурив брови, она сказала: