В Москве Пономарев проявил заботу о безопасности Морриса и Джека и продолжал заботиться о защите «Морат». Он сказал, что Моррис должен продолжать лично общаться с руководителями иностранных партий и присутствовать на международных коммунистических совещаниях в качестве секретного представителя. Тем не менее в Соединенных Штатах русские намеревались использовать «Морат» «только в секретных, срочных и нелегальных случаях».

Вскоре после возвращения Морриса из Москвы, двадцать девятого июня 1968 года, связник Джека из КГБ, Владимир Александрович Чачакин, подал Джеку сигнал с вызовом на срочную встречу. Русские хотели поставить Холла с Моррисом в известность, что политическая ситуация в Чехословакии быстро ухудшается и скоро можно ожидать неприятностей. Относительно чешского руководства во главе с Александром Дубчеком Чачакин зло бросил:

– Если эти ревизионисты не угомонятся, придется что-то делать.

За следующие десять дней Чачакин дважды вызывал Джека, чтобы сообщить ему, что советские усилия урезонить чехов и убедить их вернуться в лоно партийного единомыслия, по определению Москвы, провалились. Все сказанное Чачакиным говорило Джеку и Моррису, что Союз собирается принимать против Чехословакии меры. Соответственно Берлинсон уведомил центральное управление, что, вероятно, надвигается «советское вторжение в Чехословакию».

В это время распространением материалов, добытых Соло, руководил заместитель директора Уильям Салливан, который посчитал доклад слишком неопределенным и туманным для представления в Белый Дом, Государственный департамент, ЦРУ и куда бы то ни было еще. После того как в августе 1968 года советские танки вошли в Прагу, Нью-Йорк и Чикаго горячо возмущались неспособностью штаб-квартиры воспользоваться жизненно важными разведданными, которые США могли бы использовать, чтобы предотвратить вторжение. Руководство неубедительно возразило:

– Вы не сказали, как и когда.

Когда вторжение началось, Центральный Комитет послал Джеку сообщение для Холла, призывая его и американскую компартию оказать поддержку советской интервенции. Если бы Советы поставили вне закона выпечку хлеба или сексуальные отношения между мужем и женой, Холл бы их под-

держал. Но ему нужно было знать, что говорить и как оправдывать деяния, совершенно непростительные в глазах многих людей на Западе, включая западных коммунистов. Чтобы толком все выяснить, двадцать третьего августа, спустя всего два дня после вторжения, Холл отправил Морриса в Москву.

Когда Моррис прибыл в Москву, Пономарев был на совещании с представителями чешского режима, недавно установленного в Праге с помощью танков и штыков. В ожидании его Моррис совещался с Михаилом Полоником, преемником Казакова в качестве московского руководителя «Морат». Полоник говорил с ним вежливо и уважительно, на великолепном английском, и спросил, может ли он рекомендовать какие-либо изменения в проведении операции и нет ли у него каких-нибудь жалоб по поводу действий «нью-йоркских товарищей» (из КГБ). Моррис увидел подходящую возможность и решил ею воспользоваться.

Жалоб у него не было; напротив, он восхищался людьми, оставлявшими своих жен и детей по ночам и на выходные, чтобы делать свое дело и рисковать жизнью. Его восхищали те, кто по долгу службы выходил на связь, кто корпел над шифровками, работал по ночам и выходным ради обслуживания «Морат». Моррис отвечает за деньги, и потому ему знакомы все опасности, связанные с передачей наличности. Все всегда проходит гладко, и он мог припомнить только один случай, и то связанный с тем, что в Нью-Йорке шел снег, из-за гололеда загородные дороги стали совершенно непроезжими, и «нью-йоркские товарищи» не смогли передать деньги по намеченному плану. Радиограммы всегда передавались, как планировалось. Что касается методов работы, он, конечно, не так квалифицирован в этом вопросе, как Полоник и его товарищи, чтобы судить, – до сих пор они работали безупречно, – но спросит Джека. И о Джеке: иногда тот бывает с вашими товарищами груб, даже нагл. Но тут он совсем не виноват. Он просто выплескивает накопившееся раздражение. Не забывайте: он постоянно рискует погубить жену, детей и себя самого.

Полоник вежливо прервал его и сказал, что все понимают, под каким давлением работает Джек, и считают его очень способным и преданным товарищем. Полоник поблагодарил Морриса за его оценку «нью-йоркских товарищей» и намекнул, что полезно было бы донести ее до наперсников Морриса, то есть членов Политбюро.

Последний проект официального документа, закладывающего основы совместных намерений и действий между новым чехословацким режимом и Советским Союзом, был завершен двадцать шестого августа. Через час после этого Пономарев принял Морриса. Он казался серым, изможденным, нуждался в отдыхе, но все же был рад видеть старого друга, человека, которому действительно мог доверять. И говорил честно и откровенно.

Советы сожалели о необходимости вторжения в Чехословакию, но у них не было выбора. «Ревизионистская» политика Дубчека, его «социализм с человеческим лицом» были подобны раковой опухоли, которая, если ее не удалить, будет расти и распространяться по всей Восточной Европе и даже в Советском Союзе. Она могла бы беспрепятственно вывести Чехословакию из системы Варшавского Договора и внести раскол в международное коммунистическое движение. Пономарев признал, что вторжение «вызвало напряжение в контактах с некоторыми партиями» в Западной Европе, и спросил, могут ли Советы рассчитывать на «солидарность» американской компартии.