Шрифт:
– Что с тобой? Ты что-нибудь увидела? Признавайся!
Луция отняла руки от лица и с усмешкой ответила:
– О нет! Мне просто показалось, что я вижу в зеркале панну Янину. Она стояла там и смотрела на меня. А на самом деле это была не она, а я, только совсем, совсем на нее похожая.
У меня мороз пробежал по коже от страха. Я с опаской посмотрела в зеркало и спросила шепотом:
– Но ведь ее там не было, правда?
Луция повела плечами:
– Конечно! Какая-то ты наивная. Я ведь в конце концов в привидения не верю.
Я снова улеглась в кровать, однако не была убеждена так твердо, как Луция, в том, что, кроме нас, в комнате никого нет. Меня совершенно не удивило бы, если бы из зеркала вдруг вышла панна Янина и начала бы читать нам нотацию за разговоры среди ночи.
– Ты думаешь, что ее нет где-нибудь поблизости и она не слышит того, о чем мы говорили? – спросила я с тревогой сестру.
– Нет, откуда же, – совершенно серьезно ответила Луция и затем, словно догадываясь о моих опасениях, добавила: – А в зеркале ее вовсе не было. Вовсе! – Она нахмурила брови и, возвращаясь к прерванному разговору, сказала суровым тоном совершенно взрослого человека: – Временами мне ужасно жаль ее, хотя она и не отдает себе отчета в том, что дворец поступил с ней жестоко и несправедливо. Однако не сомневаюсь, что она сама всё же очень сильно виновата. Виновата в том, что совершенно не пыталась защищаться. А она обязана была защищаться!
– От кого?
– Боже, боже, – вздохнула Луция, – какая же ты еще глупая! – И, покачав укоризненно головой, она вновь улеглась в кровать.
А уже через минуту я услышала ровное дыхание спящей. Счастливая! А я вот долго-долго никак не могла уснуть. Всё смотрела в угол, где поблескивало в полумраке зеркало, и казалось мне, будто перед ним продолжает и сейчас стоять худенькая девочка в ночной рубашке, а из зеркала смотрит на нее карающим взглядом неподвижная, долговязая фигура, очень похожая на одну из блаженных великомучениц, изображениями которых обычно разрисовываются стены костелов.
Долго еще в моей разгоряченной голове бродили тревожные, беспокойные мысли. Уже рассветало, когда я, измученная, уснула.
На следующий день шел дождь, и наша опекунша прислала нам с горничной годовую подшивку «Голоса Кармеля». [16] Мы швырнули ее в шкаф и начали играть в картонное домино на воскресную порцию компота.
Больше всего нас допекало наше полное одиночество. Когда мы с Луцией приходили на кухню, веселые разговоры, словно по команде, прекращались, все смотрели на нас с нескрываемым любопытством, а когда мы выходили, то за нашими спинами раздавались приглушенные смешки и остроты в адрес Луции: «Эта не иначе как из морской пены сделана. Того и гляди растает…» Лишенные возможности играть с детьми баронессы, которых мы видели очень редко и лишь издалека, мы подружились с дочерью кухарки.
16
Кармель – гора в Палестине. По ее имени получили свое название члены католического монашеского ордена, созданного в Палестине во второй половине XII века. В XIII веке кармелиты переселились в Западную Европу, где основали много монастырей.
Идя на обед, мы каждый раз видели Маринку в прилегающем к кухне помещении, где она, склонившись низко над столом, аккуратно складывала, взбрызгивала водой и скатывала в трубку выстиранное белье. А несколькими часами позже глухой стук извещал, что Маринка усиленно работает скалкой и бельевым катком, беспрерывно гоняя его по столу взад и вперед. После полудня стук прекращался, а прикухонный коридор наполнялся чадом от тлеющих углей. Маринка раздувала утюг, гладила белье, штопала, укладывала и подсчитывала, а вечером разносила его в огромных корзинах по бельевым шкафам.
Половину тесной Маринкиной комнатушки занимала кровать, на которой под самый потолок поднималась гора белоснежных подушек. А другая половина была занята огромным комодом, наполненным всевозможными сувенирами из Ченстоховы, [17] алтариками, «святыми фигурками», бархатными подушечками с вышитыми на них сердечками и терновыми венцами, [18] подсвечниками, высохшими букетами цветов, обильно припудренными пылью. На стене, прикрытая простыней, висела одежда, а возле печки стояла тумбочка с тазом и кувшином для умывания.
17
Ченстохова – город на юге Польши, известен как один из центров религиозного паломничества.
18
Терновый венец – символ мученичества.
– Ну, говори, Маринка, сколько выгладила сегодня? – обычно спрашивали мы, входя к ней.
Маринка тут же отвечала:
– Постельного белья – для трех комнат, так как скоро приезжают гости – господа из Домбровы, да детского сколько…
Или:
– Рубашки для ясной пани и нижние юбки для старшей ясной пани…
Только после этого и начинался, собственно, наш визит. Мы садились на скамейку между окнами, и Маринка подсовывала Луции альбомчик, вытащенный из ящика комода.
– Нарисуй что-нибудь красивое…
Под «чем-нибудь красивым» она подразумевала заход солнца, белых лебедей на тихом пруду, парочку голубей с алыми розами в клювах или надгробный камень с изображением ангела и надписью: «На память».
Когда рисунок был готов, она просила:
– А теперь раскрась его.
Карандаши были у Луции лишь трех цветов: красный, синий и желтый. Поэтому больше всего удавался ей заход солнца, а хуже всего – лебеди или надгробный камень.
Затем альбомчик снова исчезал в ящике комода, а его место занимала толстая тетрадь. Растягивая слова, старательно выводя мелодию, Маринка начинала петь записанные в эту тетрадь песни – об «Эрвине из розовой беседки», о «Девушке, покинутой любимым», о «Двух хризантемах на могиле возлюбленной»…