И затем, изложив необходимые ограничительные меры, привносимые комиссией в закон о старообрядцах, докладчик заключил твердой формулой:

«Охраняя единство Русского государства, было бы безумно ослаблять силу его священной Православной Церкви».

Можно сказать, что комиссия, председательствуемая статс-секретарем П.Н. Дурново, впервые после нескольких лет забвения напомнила нашему государству, что такое значит быть в союзе с Церковью и что это в России составляет не право, а обязанность государства. Эта мысль с забытой у нас смелостью и яркостью была развита членом Государственного Совета высокопреосвященным Николаем (Зиоровым), архиепископом Варшавским. Он напомнил современному государству его исторические обязанности и те нарушения прав Церкви, которые ныне производятся.

«Первое правонарушение, — сказал он, — отмена определений Великого Собора 1666 года, осудившего Никона, и второе — Собора 1667 года, осудившего раскольников, признавшего их мятежниками, раздорниками и непослушниками святой Церкви. Согласно правилу I св. Василия Великого, это постановление Собора, вынесенное сонмом духовенства с участием вселенских патриархов, должно существовать и впредь. Теперь же государство отменяет это правило, находя его оскорбительным для раскольников, переименовывает последних в старообрядчество. Этим государство произносит суд над Великим Собором, отменяет его определения, признает деяния Великого Собора неправильными и незаконными, оправдывает тех, кто признаны мятежниками, революционерами Церкви. Государство берет под свое покровительство врагов Церкви, революционеров Церкви, осуждает саму Церковь. Раскольники телеграммы посылали, а мы плакали. Они радовались и смеялись над нами, а мы не знаем, как объяснить православным христианам, как все это случилось. Представьте себе, если бы Св. Синод распубликовал пастырское послание о том, что наказывать гражданских государственных, политических революционеров — оскорбительно и жестоко, что они имеют право высказывать свои мысли и убеждения и увлекать других, а потому их не следует преследовать. Что сказал бы товарищ министра внутренних дел Курлов? Он сказал бы: „Святые отцы, в здравом ли вы уме?“ Министр внутренних дел [155] в своей объяснительной записке говорил, что раскол и Православие не имеют никакой разницы, что это одно и то же, разница только в обрядах… Ныне, признавая раскольничью иерархию в сущем сане благодати, отнимают половину прав у Православной Церкви. Уже теперь к раскольникам подходят под благословение чиновники. И вот вам крестный ход: самозванцы-мужики напялили не себя то же, что и православная иерархия. Ведь это скандал, страшный соблазн. Представьте себе, что сказал бы министр финансов, если бы к нему явился секретарь и сказал: „Владимир Николаевич [156] , вот министр внутренних дел, Дума и Государственный Совет решили: пусть и фальшивые бумаги и монеты ходят как настоящие“. Он бы сказал: „В здравом ли они уме, ведь это разорение государства!“ Не то же ли и здесь? Государство благословляет и разрешает фальшивую благодать! Что сказал бы военный министр, если бы ему доложили, что какие-то мужики понадевали генеральские и полковничьи мундиры с лентами и звездами и в них ходят. Он бы приказал, конечно, их арестовать. Военные честь мундира считают своего рода культом. Но здесь — побольше мундира, здесь — сакраментальная вещь, освящаемое Церковью облачение. И вот теперь мужики-самозванцы ходят в наших митрах, Высочайше пожалованных нам крестах, именуют себя священниками. Попустительство этому оскорбляет Православную Церковь и обесценивает священные вещи до рыночных тряпок…»

Вот какие речи довелось услышать, наконец, России из Государственного Совета. Конечно, неприятно их слышать тому сонму реформаторов, которые позабыли, что такое союз, позабыли, что союз не состоит в прислужничестве Церкви и не за деньги покупается, а требует от государства такого же исполнения обязанностей перед Церковью, как у Церкви перед государством, и что только при нравственном подчинении государства закону Божию, Церковью изъясняемому, может быть свят союз Церкви с государством.

Услышит ли современное государство эти мужественные голоса глубокого понимания государственного строения, или заглохнут они в рыхлой тине либеральной бессознательности, — во всяком случае, всякий сознательный православный человек должен засвидетельствовать достойному и мужественному архипастырю глубочайшее уважение и благодарность за то, что в решительный момент он не уклонился «в словеса лукавствия», но явился право правящим слово истины Божией. Глубокую отраду возбуждает и то, что оказались у нас государственные люди в Государственном Совете и вспомнили они, что такое государственная точка зрения на церковные отношения. Что из этого выйдет? Покажет недалекое будущее; но честь и слава тем, кто показал себя достойным сыном великих дедов, строителей великого государства.

Да не обвинит нас Ипполит Андреевич Гофштеттер в плагиате заглавия его прекрасной статьи в № 12824 Нового Времени. Мы берем это заглавие как своего рода цитату. С замечательной чуткостью совести г-н Гофштеттер уловил путаницу наших вероисповедных обсуждений и ярко обрисовал их. Но и он не понимает, почему мы зашли в эти дебри, с какого пункта начинается роковая тропинка, нас заведшая в эту чащу противоречий. Мы старались это объяснить не раз, но все оставалось втуне: слишком забыли у нас идею церковности, и смысл союза Церкви и государства даже и у людей православных утрачен до самой прискорбной степени. Теперь, однако, И. А. Гофштеттер невольно возбуждает нас к новой попытке указать исходный пункт ошибки, а следовательно, и то, как возможно выпутаться из дебрей, которые с каждым дальнейшим шагом по ложному пути будут становиться для России все более безысходными.

«Редко, — говорит г-н Гофштеттер, — приходится испытывать такое мучительное раздвоение мысли, как при многодневном споре, который шел в Государственном Совете по вероисповедному вопросу. Кажется, правы обе стороны, поочередно соглашаешься с каждым из спорящих, а они никак между собой не могут согласиться»… Действительно, как, с одной стороны, не сочувствовать свободе совести, как, с другой стороны, не понять желания православного человека охранить свою семью, своих близких и единоверцев от расхищения всеми тонкостями соблазна лжеучителей и множеством видов тонкого и грубого насилия, посредством которого у Православия отрывают его сыновей и дочерей?

«Как сохранить одновременно и господствующую роль Православия, и абсолютную свободу совести»? Так резюмирует г-н Гофштеттер сложности дебатов Государственного Совета, и ему кажется, что как будто правы обе стороны, запутавшиеся в квадратуре круга вероисповедных предписаний государства.

В действительности, не обе стороны «правы», а обе стороны безусловно не правы, наиболее же виноваты те, которые хотят быть православными и Православия не знают, хотят, чтобы Православие имело «господствующую роль», а смысла этого господствующего положения не потрудятся себе выяснить.

Наши законодательные учреждения, а равно и г-н Гоф-штеттер, а равно и прочие, втянувшие Государственный Совет в упоминаемые г-ном Гофштеттером «дебри», — что такое все они понимают под выражением «господствующая Церковь», господствующее исповедание? Где и над чем они господствуют? Над прочими ли верами и религиозными обществами? Уж понятно, что нет. Было бы возмутительным насилием — даже неосуществимым — стремиться, чтобы Православная Церковь господствовала в среде римского католицизма или нехристианских исповеданий. Все неправославные исповедания могут иметь более свободы или менее свободы в государстве, можно довести до того, что в их среде будут «господствовать» урядник и городовой. Но невозможно достигнуть того, чтобы православный священник господствовал в синагоге и чтобы Св. Синод поставлял лам в буддийские кумирни. Итак, когда мы говорим о господствующей роли Православия, то разумеем это господство в какой-то другой сфере, или… может быть, ровно ничего не разумеем, а просто говорим бессодержательные слова. По смыслу же своему «господствующая роль» Православия может иметь место только в области государства.