— Ну, и что же они им сообщили?

— В точности не можем сказать, так как при этой беседе не присутствовали, а узнали о ней значительно позже из третьих уст и к тому же в связи с другими разоблачениями. Так что позвольте и нам пока что этого не касаться для соблюдения логики.

— Ох уж и томильщики же вы,— вздыхали простачки,— все жилы нам вымотали своей логикой.

— А как же иначе. Если бы не выдержка и не логический метод, мы бы и до сих пор во всей этой путанице не разобрались,— с достоинством отвечали умники,— великое дело логика!

— Ну, господь с вами,— покорялись простачки,— шпарьте по логике, только все-таки объясните раньше, кто такая была та простоволосая дамочка, которая на Табарко насела.

— Жена принявшего мученическую смерть…

— Сонечка Нибелунгова?

— Нисколько. Фактическая его жена, приехавшая к нему с младенцем, которого увидел Клейнершехет у себя в комнате.

— Как же она сюда попала?

— Да она в одном поезде с Козлинским в Киев ехала…

— И вместе с ним невидимо в городе вашем обтерлась?

— Нет, в город наш она только в знаменательный вечер попала, узнав адрес Козлинского по счастливой случайности.

— Опять загадки загадываете?

— Ничего подобного. Со слов дамочки выходит так, что она, сев в поезд в Конотопе, где гостила у своей тетки, встретила Козлинского, едущего из Москвы, имела с ним в вагоне крупный разговор, после которого Алексей Иванович пропал.

— Опять пропал? Ну и судьба же у этого человека пропадать.

— Это вы верно изволили заметить. Пропащий он человек, и пропал в конечном счете за понюшку табаку.

— Как же он на сей раз пропал?

— Дамочка этого не заметила. А то бы, судя по ее комплекции и решительному характеру, вряд ли она ему бы дала пропасть задаром. Во всяком случае, можно предполагать, что от ее разговорчика Козлинскому стало не только круто, но и жарко, и он решил от нее улизнуть…

— Соскочить с поезда? — воскликнули простачки, восхищенные своей догадливостью.

— Ну, если вы всё сами знаете,— недовольно прервали их умники,— так нам и рассказывать больше незачем…

— Молчим, молчим — не сердитесь только…

— Догадываться можно тогда, когда сверены и установлены все факты,— наставительно заметили умники,— а факты устанавливаются свидетельскими показаниями. А свидетельские показания, в данном случае — нашей дамочки Марьи Павловны Волчиковой, домашней портнихи,— таковы:

«Гражданин Козлинский Алексей Иванович, будучи со мной в долголетней связи, прижил от меня ребенка — мальчика полуторагодовалого (так она и выразилась на допросе), но от уплаты алиментов гнусно уклонялся, несмотря на мои неоднократные слезные письменные просьбы, а в суд я не подавала из благородства души и не имея возможности установить заработка его для наложения ареста как лица свободной профессии.

Так продолжалось долго, без возможности лично с ним побеседовать для благоприятного результата, до 18 июля сего года, когда, сев в поезд с побывки у тетушки в Конотопе, я направилась по месту своего постоянного жительства в Киев. Войдя в вагон, я сюрпризом встретила умершего Козлинского и миролюбиво высказала ему свое материнское возмущение его антиотцовскому отношению к невинному младенцу, которого держала на руках. Но сей Козлинский отнюдь мною не был убежден, а напротив, даже горячился и просил его оставить в покое. Я, конечно, со своей стороны настаивала. Тогда Козлинский перешел в другой вагон. Желая раз навсегда покончить с больным вопросом, я через некоторое время, накормив сына грудью, пошла за ним и здесь, конечно, не сдержавшись, высказалась вполне…»

Как могла высказаться гражданка Волчикова, вы можете сами судить из описанной нами сцены с Табарко,— продолжали умники свой рассказ,— лично Марья Павловна в этом месте своих показаний ограничивалась общими замечаниями. Из ее слов получалось такое впечатление, что Козлинский совершенно напрасно от нее бегал из вагона в вагон, что вовсе никакого скандала она не устраивала, а просто беседовала в сердцах. Но Козлинский, очевидно, обладал панической натурой, потому что и на сей раз, застигнутый врасплох, по словам Волчиковой, опять бросился от нее наутек. Имея на руках ребенка, Марья Павловна догнать Алексея Ивановича была не в силах. Добежав до последнего вагона (побежка их производилась в обратную сторону хода поезда), она нигде Козлинского не встретила. Очень огорченная этим обстоятельством, Волчикова решила, что Алексей Иванович где-нибудь от нее спрятался, и задалась целью его выследить. При каждой остановке до Киева она оглядывала сходящих с поезда, причем взяла себе в помощь чуть ли не всех пассажиров, которые, по ее уверениям, ознакомившись с ее злосчастной судьбой, приняли в ней самое горячее участие. Но и до Киева, и в самом Киеве Козлинского обнаружить не удалось. Однако препятствия только лишь подзадоривали дамочку. Желая досадить Алексею Ивановичу — по ее признанию,— она отправилась в Киев к нему на квартиру и вызвала к себе его жену.

— Как жену? Какую жену? Что еще за жену? — взвизгнули простачки.

— Жену Алексея Ивановича — Любовь Васильевну Козлинскую,— хладнокровно пояснили умники.

— Да сколько же у него жен было, у этого вашего оборотня?

— Не считали, признаться. Полагаем только, что Любовь Васильевна была первой зарегистрированной его супругой. Но суть не в этом. Марья Павловна с Любовью Васильевной до этого ни разу не встречались, хотя о существовании друг друга были осведомлены. Волчикова назвалась вымышленной фамилией и без околичностей заявила Козлинской, что она пришла сообщить ей по чувству женской солидарности о том, что Алексей Иванович ее гнусно обманывает с другой. А в доказательство своего утверждения добавила: