Я взбирался на холм, ускорив шаг, но казалось, что я двигаюсь к цели ещё более неспешно, чем раньше. Передо мной всё странным образом отдалялось. Показалось даже, будто я иду спиной вперёд. И всё это время мой бесслёзный плач — или что это было, — продолжался, даже усилился, так что ближние вязы и дубы превратились в охристые, ореховые и всех оттенков красного кляксы. По-моему, я усиленно заморгал в надежде отогнать это сужение зрения. По обе стороны квартала большие викторианские дома с их жизнерадостной архитектурной мишурой превратились в крупные сияющие капли непонятного происхождения, тянувшиеся к потолку теперь уже совершенно серого неба. Единственно благодаря усилию воли мне удалось достичь вершины холма, где я оставил тротуар и прямо по газону пошёл к моргу.

В середине восьмидесятых меня пригласили участвовать в раскопках на южном берегу Кипра. Нам предстояло работать в развалинах Куриона, греко-римского портового города, частично раскопанного в тридцатые и с тех пор не тронутого ни грабителями могил, ни археологами. Ранним утром двадцать первого июля 365 г. до н. э. мощное землетрясение за несколько минут сровняло с землёй все до единого строения приморского города, похоронив под ними его обитателей. Те немногие, кого пощадили падающие обломки, наверняка утонули в огромных приливных волнах, последовавших за первой катастрофой. Раскапывая комнату за комнатой в муравейнике прилепленных друг к другу каменных домов, наша команда делала открытия, которые иначе как чудесными не назовёшь. Скелет маленькой девочки, которую мы назвали Камелией, был найден рядом с останками мула — её товарища по работе, предположили мы, — в конюшне, примыкавшей к той комнате, где она спала. Песчаный пол был усыпан монетами, а заодно и обломками кувшина, в котором они когда-то лежали. Вот похожая на раковину лампа кованой меди; вот амфоры. Пока мы раскапывали материальные свидетельства катастрофы, между членами нашей команды и жертвами землетрясения установилась тонкая близкая связь. В последний день раскопок мы сделали открытие, показавшееся — мне, по крайней мере, — самым трогательным из всех, свидетелем которых я был. Грудной младенец на руках матери, которую, в свою очередь, обнимал мужчина, явно пытавшийся укрыть обоих своим телом. Столько любви и естественной храбрости было в этих останках. Я едва дождался сеанса трансатлантической связи с Джули, чтобы рассказать ей о нашей находке.

По причинам, которые никогда уже не станут ясными даже мне самому, приближаясь к моргу с его внушительными, хотя и фальшивыми дорическими колоннами, я решил присутствовать на похоронах сестры тайно, наблюдая за ними с нашего старого потайного места. Возможно, в глубине души я чувствовал, что не могу встретиться с отцом. А может, боялся сидеть рядом с матерью, чьи слёзы, вне всякого сомнения, будут столь же искренними, сколь и обильными. Не знаю; да и неважно. Между тем, пока я вспоминал те раскопки на Кипре, моё зрение ещё ухудшилось, и я усомнился, смогу ли предстать перед собравшимися в надлежащем виде. Я раздвигал листья боярышника, точно пловец в океане — воду, а добравшись до окна, заглянул в него и даже, насколько это было возможно для меня в том состоянии, разглядел пришедших. Группа оказалась меньше, чем я предполагал, учитывая, что сестра всегда была более общительной из нас двоих. И тут я будто услышал её голос, шепчущий мне прямо в ухо, в тот самый миг, когда я вспомнил, как она откликнулась на мой рассказ о найденной в Курионе семье.

Много лет подряд она то и дело называла меня садовником камней, но в тот день она сказала, что я — сердечный садовник. Мне это понравилось. Ничего лучшего мне никто не говорил, ни до, ни после. Как только упали первые капли дождя и моё зрение рухнуло, обратившись вовнутрь, к центру всего, что я мог видеть, я ощутил единство с огромной общиной мёртвых — и с моей сестрой. Моей сестрой Джули, которая обернулась с кресла в первом ряду, у окна, и смотрела на своего потрясённого исчезающего брата, славшего ей, насколько это было в его силах, прощальный привет.

Что за тайна этот Малыш Ред! Как он питает себя, как живёт, как проводит дни, что творится у него в голове во время этого необычайного путешествия… Ведь тайна — это именно то, что не поддаётся, не пускает в себя.

О женщине, на которой он был женат, известно мало. Малыш Ред редко говорит о ней, разве что заметит иногда: «Моя жена была наполовину сицилианкой», или «Всё, что вам нужно знать о моей жене, это что она была наполовину сицилианкой». Некоторые даже высказывали предположение, правда, не в присутствии Малыша Реда, будто эта давным-давно исчезнувшая жена была не более чем фикцией или мифическим персонажем, созданным исключительно для того, чтобы добавить конкретности его несколько расплывчатой истории. Пропали годы. Пропали десятилетия. (В некотором смысле, пропала жизнь — некоторые считают, что жизнь Малыша Реда.) Существование жены, пусть даже анонимной, действительно придаёт прошедшим годам некоторое подобие структуры.

На одну половину она была сицилианкой; на вторую вполне могла оказаться ирландкой.

— С людьми вроде неё не шутят, — говорит Малыш Ред. — Она будет хлебать с тобой из одной чашки, но шутить с собой всё равно не позволит, ясно, о чём я?

Его родители также неизвестны, хотя никто никогда не предполагал, будто они — фикция или миф. Даже анонимные родители должны быть из плоти и крови. Поскольку Малыш Ред с сухим и невыразительным лонг-айлендским акцентом упоминал о некоем отрезке времени, проведённом им в джазовом ансамбле средней школы в Юниондейле, то можно предположить, что его семейство долгое время проживало в Юниондейле, Лонг-Айленд. По всей видимости, у него были два брата, оба старшие. Все трое мальчишек росли в атмосфере скромного достатка, ничем особенным не отмеченной. Её частью вполне могла быть какая-нибудь забегаловка, ресторанчик или бакалейная лавка, которую держали ма и па. Что-то связанное с едой, с питанием.

Долгие годы, которые Малыш Ред провёл, прислуживая за столами, десятилетия «подавания», продолжают эту питательную тему, которая постепенно становится неотделимой от самой идеи существования Малыша Реда. По крайней мере в одном важном смысле питание лежит в сердце его тайны. Почти все хорошие тайны так или иначе уходят корнями в тему питания. Идеи питания и жертвоприношения испокон веку ходят рука об руку, как старые друзья. Вспомните Джуди Гарланд [89] . Брак в Кане. Вспомните о рыбе, зажаренной в ночи на берегу Галилейского моря. Костёр, рыба на простой сковороде, блики огня на тёмных фигурах людей.