Время от времени его бултыхало и прижимало к стенкам ящика, в животе возникали спазмы, не хватало воздуха и невыносимо хотелось помочиться. Пытка продолжалась целую вечность, пока, наконец, почувствовал, что самолет коснулся земли. Ощущение такое же, как если бы его вместе с ящиком шмякнули об асфальт, а потом проволокли по кочкам. Он предположил, что самолет разбился и ему выпал редчайший случай закончить жизнь в заранее приготовленном гробу. Однако его опасения оказались преждевременными.

Вскоре он услышал голоса, раздававшиеся словно из подземелья: слов не разобрать. Затем по ящику стукнули пару раз, видимо, чем-то тяжелым, уши заложило. Ящик подняли и понесли, но это было уже совсем не то что лететь: намного приятнее.

Потом опять поехали, на сей раз, похоже, на машине по какой-то первобытной дороге, состоящей из бугров и рытвин. Только теперь он оценил преимущества свободного полета. За час (или три?) езды набил себе столько шишек, что хватило бы на всю оставшуюся жизнь.

Пришел конец и этой муке. Когда его вытащили из ящика и положили на траву, он не смог самостоятельно распрямиться, так и лежал на боку скрюченным, глядя куда-то под себя немигающими, широко открытыми глазами. Поглядеть было на что. Сколько охватывал взгляд, расстилалось колышущееся, бархатное, темно-зеленое марево, прошитое пиками черных скал и сливающееся с невыносимо синей полосой близкого, можно дотронуться, неба. Он лежал на краю сказочного, неведомого мира. Казалось, чуть шевельнись – и покатишься вниз, но не разобьешься, а взлетишь, подхваченный зелеными волнами. Ощущение чуда длилось мгновение: кто-то подхватил его за бока, слегка потряс и усадил, прислонив спиной к дереву. Теперь он разглядел каменистую площадку и замшелую стену дома с крохотным оконцем, выпирающего прямо из скалы. В сознании возникло слово «сакля». Над ним склонился парень в черной куртке и в широких черных штанах, наверное, он его и привез, кто же еще? Чуть подальше опирался на толстую, узловатую палку старик с хмурым лицом, словно вылепленным из куска темно-коричневой глины. Старик смотрел на него без всякого любопытства. Парень, улыбаясь, сказал:

– Ты похож на таракана, которого сняли с булавки.

Саша сделал глубокий вдох и ответил:

– Когда сам угодишь в ящик, будешь точно такой же.

Старик сделал шаг и потыкал его палкой в грудь.

– Эй, – возмутился Саша. – Я все-таки человек, а не насекомое.

Старик обернулся к парню, заметил с сомнением:

– Передай Автандилу, я ни за что не ручаюсь. Из поросенка можно вырастить свинью, но не волка. Вечно завариваете кашу, а кто-то должен расхлебывать.

– Я ни при чем, отец. Я всего лишь перевозчик. Сам видишь, товар в сохранности.

– Видеть-то вижу, да что толку. Да, обеднела матушка-Рассея не только рассудком. Может, заберешь обратно?

– Как можно, ата! – парень, кажется, испугался. – Автандил не поймет.

– Разве что нарезать из него лапши собакам на ужин, так они и жрать не станут.

Саша сказал:

– Я терпел в самолете, терпел в машине, но еще минута – и я взорвусь.

– В каком смысле взорвешься? – удивился старик. – Как граната, что ли?

– Он хочет ссать, – догадался парень. – Гяуры всегда хотят ссать. Водки напьются – и ссут. Или блюют. Дикари.

– Хорошо, мальчик, – голос старика потеплел. – Встань на ноги, если сможешь, отойди вот за то дерево и спокойно отлей.

Магомай снял номер в «Редиссон-Славянской», записавшись под фамилией Меркурьев и указав целью прибытия в Москву, как водится, коммерцию. Главная проблема, которую ему предстояло решить: деньги. Причем быстрые деньги и достаточно большие. Чтобы разыскать хмыря, который чуть не вышиб ему мозги, понадобится наличняк. Он знал, где хмырь работает и его фамилию, но это не упрощало дело. Если тот не дурак, а он не был дураком, то как только узнает, что Магомай слинял из изолятора, сразу сделает ноги. Это ничего. Найти в Москве человека нетрудно, но, естественно, не бесплатно.

С деньгами беда. Счета в банках наверняка заблокированы прокуратурой, и проверять нечего, а живых денег, будучи приверженцем западного образа жизни, Магомай не держал, если только с бабами расплатиться да на сигареты. Пластиковую карточку стибрили, пока валялся в бессознанке, может, тот опер и прикарманил, который стрелял. За бугром тоже пусто. В отличие от большинства новых русских, имеющих счета в разных странах, Магомай из принципа хранил капитал на родине, где знал каждый кустик. Считал, рано или поздно Запад сам потянется к его денежкам, а не наоборот. Сейчас квасной патриотизм выходил ему боком. С утра с нетерпением ждал адвоката, который обещал по своим каналам прокачать хоть какую-нибудь работенку.

Иероним Ковда явился около полудня, когда Магомай допивал пятую чашку кофе перед телевизором и от скуки уже не знал, куда деваться. Поэтому сразу набросился на адвоката, будто с цепи сорвался. Нагородил десять вин, за каждую пригрозил спросом, но степенный Иероним даже, кажется, плохо его слушал, отчего Магомай завелся еще пуще.

– Ты что же думаешь, Алтын, вытащил из тюряги за мои денежки и будешь почивать на лаврах? Не выйдет, старина. Не у Пронькиных. Живо башку сверну, как куренку. Не забывайся, чистоплюй. Мементо мори.