— Не надо так нервничать, Анна, — повторил Иван Федорович, подбросив полешко в огонь. — Как решили, так тому и быть. Станислав Ильич человек образованный, надеюсь, сумеет понять. Разумеется, ему обидно. Ничего, переживет. Или хочешь, чтобы я с ним поговорил?

Анита сидела в кресле, поджав под себя ноги. Ничего нет блаженнее, чем смотреть в многоцветное пламя, выделывающее колдовские коленца, когда за окном потрескивает декабрьский морозец. Но тяготила, мешала расслабиться мысль: завтра, завтра, завтра.

— Папочка, я чувствую себя подлой, мерзкой, но это даже не главное. Почему-то я страшно его боюсь.

Личность миллионера Желудева они не раз обсудили со всех сторон, но снова и снова к ней возвращались.

— Ты не подлая и не мерзкая, а вот я, старый дурак, действительно виноват. Видел, понимал, чем вся эта затея попахивает, но не предостерег, не отговорил… Аня, не казни себя. Слава богу, это случилось сейчас, а не позже, когда появились бы дети — ну и все прочее. Бояться не надо, что он тебе сделает? Впрочем… Давай скажу, что ты уехала, ну, допустим, на гастроли… Все ему объясню…

— Я не завтрашнего разговора боюсь, папочка, я вообще его боюсь. Мне кажется…

— Ну-ну, договаривай.

— Мне кажется, он каким-то образом узнал про Никиту и сделал что-то ужасное.

— Если ты опять к тому, что должна ехать в Ялту, я по-прежнему категорически против. Извини, зайчонок, это просто глупо.

— Почему глупо? Там его друзья.

— Друзья, конечно, хорошо, но если с твоим Никитой что-то случилось, то уже случилось, ты ничем не поможешь. А если… Прости, Аня, у нас разговор откровенный и ты достаточно взрослая… Вдруг он просто осознал, что тебе не пара…

Анита капризно сжала губы:

— Хочешь сказать, это было всего лишь увлечение? Папочка, я тебе сто раз рассказывала. Мы с ним оба сошли с ума, это верно, но это не увлечение, это любовь. Никакой ошибки. Прошло полгода, ничего не изменилось. Только сердце сильнее болит.

Иван Федорович опустил глаза, чтобы дочь не заметила жалостливого сочувствия. Несчастная девочка. Ей до сих пор кажется, что мир устроен по промыслу божию, и не сам ли он внушал ей это. Но, похоже, к концу тысячелетия Господь плюнул на свое неудавшееся творение, окончательно в нем разочаровавшись. Иван Федорович не мог ей помочь, да и сам запутался в этой затянувшейся истории. Вот если бы была жива Барбара… Его беспокоило, что дочь все глубже погружается в сумеречное, нездоровое состояние, взять хотя бы неожиданную дружбу с Кшисей, которую он подумывал уже шугануть из дома. Своими бесконечными небылицами про общение с призраками она смущала, тревожила и без того взбудораженную душу принцессы. Он любил дочь, как сто тысяч отцов, бывает, не любят, но оказалось, ему не хватает опыта, который пригодился бы сейчас. Своим собственным отношением с женщинами после смерти Барбары он придавал так мало значения, что их как бы и не было. Погруженный в работу, в свои исторические фантазии, он вспоминал о них, только когда начинало свербеть в паху. Тогда, сетуя на слабость человеческой природы, он открывал телефонную книгу и звонил по одному из трех-четырех номеров, которые были всегда наготове. Если наталкивался на отказ, ничуть не огорчась, вымарывал номер из книги, чтобы впоследствии заменить на другой. Если бы напротив номеров не стояли женские имена, он бы не знал, кому они принадлежат. Всего на одну ночь с очередной девушкой он превращался в пылкого любовника, чтобы поутру спокойно забыть ее до следующего свидания или навсегда. Все они были жрицами любви, продававшими ее за деньги, и трудно было представить, что к одной из них можно привязаться сердцем, хотя чего не бывает на свете. Наверное, с точки зрения христианской морали его поведение было греховным, предосудительным, примитивным, но разве предпочтительнее грех любовного уныния, в который погружена Анита? О хитросплетениях любви, о психологии и тонкостях интимных отношений Иван Федорович помнил больше из романов, которые тоже давно не читал. И с Барбарой у них все было просто, их брак был безоблачен, как танец на карнавале, может быть, потому, что оказался столь скоротечен. Его возлюбленная прожила недолгую, чудесную жизнь, осветив или даже освятив его судьбу чарующей улыбкой доброты и преданности и оставив в его крови горечь какого-то великого, непоправимого поражения. Эта рана никогда не заживет, но в чем-то боль утраты была благостной, врачующей. Если Иван Федорович знал что-то твердо и определенно, так это то, что с любимыми невозможно расстаться, даже если они покидают нас на время. Прижимая к груди дочь, вдыхая запах ее волос, он всегда чувствовал, как Барбара воскресает в его объятиях…

— Папочка, что с тобой? — обеспокоилась Анита, приметив знакомое, отрешенное выражение в глазах отца. — Ах, боже мой, опять вспомнил маму, да?

— Ну и что? — насупился Иван Федорович, не удивляясь дочерней проницательности. — Как жаль, что ее нет с нами. Она бы тебе сейчас пригодилась, а я что? Пустое место. Для меня твоя душа загадка.

Принцесса сползла с кресла, подошла к отцу, покровительственно погладила седую голову:

— Не горюй, папочка. Конечно, жаль, что мамы нет, но из этой ловушки мне все равно придется выбираться самой… Пойдем спать, а? Ты устал, у тебя бледный вид.

— Хорошо, пойдем… Только поясни, чего боишься? Чем тебя пугает Станислав Ильич? Он что-нибудь говорил угрожающее?

— Нет, папа, что ты.

— Я не случайно спрашиваю… Если он позволяет себе что-то неприличное, можно отказать ему от дома под этим предлогом. Самый простой выход.

— Ты прелесть, папочка. — Анита чмокнула отца в щеку, умиленная. — Но должна тебя огорчить. Некоторые твои представления о жизни все-таки немного устарели. Отказать от дома Станиславу Ильичу! Боюсь, он не относится к тем людям, с которыми это возможно. Боюсь, он вообще не поймет, о чем речь…

Станислав Ильич прибыл к обеду, к пяти часам, причем явился самым демократическим образом, без всякой охраны, на скромном «мерседесе» далеко не последней модели, правда, с дипломатическими номерами. За баранкой сидел пожилой усатый дядька в темно-зеленом френче и странном головном уборе — что-то вроде офицерской фуражки с кокардой. Иван Федорович встретил гостя на улице и, не заходя в дом, провел на скотный дворик, чтобы похвалиться своими достижениями в домашнем хозяйстве. И было чем. В утепленном стойле бил копытом, фыркал и косил поверх перегородки фиолетовым глазом ахалтекинский пегий жеребец-четырехлетка по имени Асламбек, любимец Аниты, а в огороженном хлеву возлежали, будто две горы, могучие силезские хряки с клыками, как у моржей. Желудев выразил восхищение, но экскурсия не обошлась без маленького казуса. Иван Федорович, чтобы сделать гостью приятное, предложил ему угостить жеребца черной корочкой с сольцой, которую заранее приготовил; Желудев послушно потянулся к морде зверюги с гостинцем, но жеребец, вместо того чтобы обрадоваться, вдруг дико заржал, закатил огромные очи и шарахнулся о стенку загона, как будто увидел перед собой волка. Иван Федорович успел отпихнуть гостя от загона, иначе инцидент мог кончиться трагически.

— Совершенно непредсказуемый нрав, — извинился он перед ошарашенным миллионером. — Но каков красавец, вы не находите?

— Я мало что в этом смыслю, — признался Станислав Ильич с вежливой улыбкой. — Как говорится, не по этой части. Неужто Анечка садится на него верхом?

— О-о, Асламбек в ее присутствии делается как ягненок. Умилительное зрелище.

Затронув щекотливую тему, оба смущенно умолкли. Вышли за дверь. Первым заговорил Иван Федорович:

— Что ж, Станислав Ильич, поелику зашла речь, давайте сразу проясним наши позиции. Разумеется, я в курсе некоторых трений между вами и моей дочерью. Скажу прямо, предпочел бы в это не вмешиваться. Однако считаю долгом поставить вас в известность: счастье дочери для меня превыше всего… — Станислав Ильич хотел что-то, видимо, возразить, но граф поднял руку: — Прошу прощения, Станислав Ильич. Я прекрасно помню все наши прежние договоренности и по-прежнему полагаю, что союз с вами для Анечки во многих отношениях желателен, но только при условии, если она сама к этому стремится.