— Коты? — спросил де Троэйе, вспомнив термин, употребленный Максом еще во время их первого разговора на лайнере.

— В той или иной степени, — подтвердил тот. — Но не все здесь проститутки. Иные просто зарабатывают на жизнь танцами — и ничем иным. Подобно тому, как их подруги работают на фабриках или в портняжных мастерских. Вполне добропорядочные барышни.

— Когда танцуют, не производят впечатления ни добрых, ни порядочных, — сказал де Троэйе, озираясь. — И даже когда так просто сидят — тоже.

Макс показал на сплетенные в объятиях пары, двигавшиеся по площадке. Важные, сосредоточенные, преувеличенно мужественные кавалеры внезапно, посреди музыкальной фразы обрывали танец — здешнее танго шло стремительней, чем обычное, — и, не только не выпуская партнершу, но и крепко прижимая к себе, заставляли сделать оборот вокруг своей оси. При этом ноги дамы, делавшей резкое, виляющее движение бедрами, проскальзывали поочередно по обеим ногам кавалера. Все это было до крайней степени чувственно.

— Как видите, совсем другое танго. Другая среда.

Подошла официантка с графином джина и тремя стаканами, поставила их на стол, сверху вниз оглядела Мечу Инсунсу, окинула безразличным взглядом обоих мужчин и удалилась, вытирая руки о передник. Когда несколько минут назад они переступили порог заведения, воцарилась внезапная и напряженная тишина, и от двери до столика вошедших проводили десятки глаз, но сейчас опять зазвучали голоса, хотя посетители продолжали — кто нахально и открыто, а кто исподволь и бегло — рассматривать незнакомых посетителей. Макс, другого и не ожидавший, счел, что это в порядке вещей. В высшем обществе аргентинской столицы ради экзотики и чтобы пощекотать себе нервы было принято совершать такие турне по кабаре последнего разбора и окраинным кабакам, однако и Барракас, и Ла-Бока оставались за пределами подобных маршрутов. Здесь едва ли не все завсегдатаи были местными, разве что иногда забредали морячки с баржей и баркасов, ошвартованных у причалов Риачуэло.

— А что скажете о мужчинах? — осведомился де Троэйе.

Макс, ни на кого не глядя, отпил джина.

— Типичные местные компадрито. Или еще только мечтают сделаться таковыми. Тяготеют, так сказать.

— Как вы о них ласково…

— Никакой ласки тут и близко нет. Я вам говорил, что компадрито — это простолюдин из предместья или с окраины, который строит из себя удальца-забияку. Меньшая их часть такова на самом деле, а прочие желают такими стать. Или хотя бы прослыть.

Де Троэйе взглядом показал на посетителей:

— А эти?

— Здесь всякие есть.

— Как интересно! Что скажешь, Меча?

Композитор жадно рассматривал посетителей за столиками и у стойки: у всех был вид людей, готовых на что угодно; из-под низко надвинутых шляп сальные блестящие волосы спускались на воротник куцых пиджачков без шлиц, все носили остроносые башмаки, у всех на столах стоял стакан граппы, коньяка или джина, а в углу рта дымилась сигарета «Аванти», у всех под оттопыренным бортом пиджака или в вырезе жилета угадывались ножи.

— Вид опасный, — заметил де Троэйе.

— Не только вид. Поэтому я вам советую не смотреть пристально или подолгу на них или на женщин, с которыми они танцуют.

— А вот на меня они пялятся, — весело сообщила Меча.

Макс обернулся к ней. Медовые глаза с любопытством и вызовом осматривали заведение.

— Делайте вид, будто не замечаете. И тогда, бог даст, они тем и удовольствуются.

Женщина негромко рассмеялась, и этот приглушенный смех был почему-то ему неприятен. Несколько секунд спустя она взглянула на него и сказала холодно:

— Не пугайте меня, Макс.

— Даже и не думаю, — выдержав ее взгляд, сказал он спокойно. — Я ведь говорил уже, что не верю, будто чем-то таким вас можно напугать.

Он вытащил свой портсигар и открыл его перед супругами. Де Троэйе покачал головой и закурил свою сигарету. Меча Инсунса взяла «абдул-пашу», вправила в мундштук и наклонилась к огоньку спички, протянутой Максом. Дав ей прикурить, он откинулся на спинку, положил ногу на ногу, выпустил первое облачко дыма, наблюдая за танцующими.

— А как отличить, кто проститутка, а кто нет? — поинтересовалась Меча.

Небрежно роняя пепел на деревянный пол, она разглядывала одну из женщин: ее партнер был грузен и тучен, но двигался при этом с удивительным проворством. Женщина была еще молода, по виду — славянка: уложенные короной белокурые волосы отливали на свету старым золотом, светлые глаза были сильно подведены. Под блузой в красно-белых цветах, судя по всему, надето было не слишком много, а чересчур короткая юбка, взвиваясь в танце, порой очень смело открывала обтянутую черным чулком ногу до самого бедра.