Я знаю, это глупо, но я человек суеверный. Не то чтобы я бросала рассыпавшуюся соль через плечо, или гадала на выпавших ресничках, или надевала в суд счастливые туфли — я просто верю, что моя удача напрямую зависит от невезения других. В начале своей карьеры я умоляла, чтобы мне давали дела о сексуальном насилии и растлении малолетних — ужасы, с которыми никто не хотел работать. Я убеждала себя: если изо дня в день я буду сталкиваться лицом к лицу с проблемами других, это волшебным образом убережет меня от того, чтобы столкнуться с собственными.

Когда постоянно видишь насилие — привыкаешь к жестокости. Не морщишься от вида крови, не моргнув глазом можешь произнести слово «изнасилование». Однако оказывается, что это броня пластмассовая. Что оборона рушится, когда кошмары настигают тебя в собственной постели.

Натаниэль тихонько играет на полу в своей комнате. Он еще немного вялый после наркоза. Он возит крошечные машинки по игрушечной трассе. Они с жужжанием подъезжают к определенному месту, стартовому ускорителю, и внезапно выстреливают на большой скорости вдоль магистрали через челюсти питона. Если машинка хотя бы на секунду замедлит движение, змеиные челюсти смыкаются. Машинка Натаниэля каждый раз с неизменным успехом выигрывает.

Мои уши наполняются словами, которые не произносит Натаниэль: «А что на обед? Можно поиграть на компьютере? Ты видела, как быстро ехала машинка?» Он сжимает машинку в руках, как великан; в этом придуманном мире он сам всему хозяин.

Челюсти питона с лязгом смыкаются — звук настолько громкий, что я подпрыгиваю. И тут чувствую, как по моей ноге едут мягкие колеса, забираясь все выше по позвоночнику. Игрушечная машинка Натаниэля уже едет по широкому проспекту моей руки. Он паркуется у меня на ключице, потом одним пальчиком касается слез, текущих по моим щекам.

Натаниэль опускает машинку на игрушечную магистраль и забирается ко мне на колени. Когда он плотнее приникает ко мне, я чувствую его горячее влажное дыхание. От этого мне становится не по себе — он ищет у меня защиты, когда я уже его позорно предала. Мы долго так сидим, пока не наступают сумерки и на ковер в его комнате не падает свет звезд, пока снизу не раздается голос Калеба, который нас потерял. Поверх склоненной головы Натаниэля я вижу, как машинка по инерции ездит по кругу.

В начале восьмого я теряю Натаниэля. Не нахожу сына в его любимых местах: в спальне, в игровой комнате, на гимнастическом снаряде во дворе. Я подумала, что с ним Калеб, а Калеб подумал, что он со мной.

— Натаниэль! — в панике кричу я, но он не отвечает — он не мог бы мне ответить, даже если бы и захотел выдать свое секретное место.

В моем воображении проносятся тысячи ужасных сцен: Натаниэля украли прямо из дома, он не смог позвать на помощь; Натаниэль упал в колодец и беззвучно плачет; Натаниэль лежит без сознания на земле.

— Натаниэль! — снова зову я, на этот раз еще громче.

— Проверь наверху, — велит Калеб, и я слышу тревогу в его голосе.

Не дожидаясь ответа, муж мчится в прачечную, слышится звук открываемой и закрываемой дверки сушки.

Натаниэль не прячется ни у нас под кроватью, ни у себя в шкафу. Нет его и под оплетенной паутиной лестницей, ведущей на чердак. Нет его ни в ящике с игрушками, ни за большим вращающимся креслом в комнате для шитья. Его нет ни под компьютерным столом, ни за дверью в ванной.

Я тяжело дышу, как будто пробежала пару километров. Я прислоняюсь к стене в ванной и слышу, как Калеб в кухне хлопает дверцами шкафов и ящиками. «Думай, как Натаниэль», — велю я себе. Куда бы я спряталась, если бы была пятилетним ребенком?

Я бы взобралась на радугу. Я бы стала заглядывать под камешки, чтобы посмотреть на спящих под ними кузнечиков. Я бы сортировала гравий на дорожке к дому по весу и цвету. Так Натаниэль поступал раньше — занимался всякой всячиной, которая приходит на ум ребенку до того, как ему приходится повзрослеть. За одну ночь.

Из ванной раздается звук капающей воды. Раковина. Натаниэль регулярно не закручивает кран, когда чистит зубы. И неожиданно мне хочется посмотреть на эту струйку воды, потому что это будет самое обыденное явление, которое мне доводится видеть в течение всего дня. Но раковина в ванной абсолютно сухая. Я поворачиваюсь на источник звука. Отдергиваю яркую занавеску в душе.

И кричу.

Под водой он слышит только биение своего сердца. Интересно, у дельфинов тоже так? Или они могут слышать звуки, недоступные всем остальным, — как цветут кораллы, дышат рыбы, думают акулы. Он держит глаза широко открытыми, и через толщу воды потолок кажется жидким. Пузырьки щекочут его ноздри, а рыбки, нарисованные на занавеске, делают происходящее еще более реальным.

Но неожиданно появляется мама, здесь, в океане, где ее быть не должно, и ее широкое, как небо, лицо стремительно приближается. Натаниэль забывает задержать дыхание, когда она дергает его из воды за рубашку. Он закашливается, вдыхает море. Он слышит, как она плачет, и ее плач напоминает ему, для чего он вообще пришел в этот мир.