Шрифт:
Ее устройство оригинально, глобально, хитро. Оно обеспечивает странную жизнь полутораста миллионам человек, о которых почти не знает. Она вносит вклад в мировую экономику – не намного лучшим путем, чем хлопковые рабы Алабамы в будущее Америки. Россия подобна глобусу, – это, в сущности, оборотная сторона Земли. Достаточно обширная, чтобы не иметь эталонов, по которым можно себя построить. (Зато сколько надрывных воспоминаний о том, как нам не удалось этого сделать!)
Мы видим действия неимоверно слабые, запрещенные в серьезной политике. Но они не ведут к тем кошмарным последствиям, которых по справедливости заслужили. (Иногда здорово, что история несправедлива, не так ли?)
Ни Карамзин, ни Толстой, ни Ганди не признали бы нашего существования достойным. Однако Система работает. Да, она ужасна, но она действует! Таков наш способ найти силы в пространстве, где единую силу построить нельзя, а о других мы не догадались.
Я озабочен поведением Системы, а не ее устройством. Я вижу неуклюжее и опасное, но дорогое мне существо. Его страхи и даже преступления его мне близки. Почему бы не рассмотреть этот kludge невообразимых размеров как полуодушевленный объект, собрание населения и пространств? Система РФ – пузырь второй глобализации. Теперь, когда глобализация на излете и Система заканчивается с ней. Но ведь мы ищем не смерти – мы ищем, как уцелеть.
На мой взгляд, Четырнадцатый год ведет Систему к войне. И в той войне у нас есть не только шанс уцелеть, но, что еще удивительней, снова оказаться с правильной стороны. Вот пока все, что я могу сказать о Слабом княжестве и войне Четырнадцатого года.
Скольких видов бывает Россия и где ее границы
Памяти Фонда эффективной политики
Дополнение первое к главе
Скольких видов бывают государства и как они приобретаются
Все государства являются республиками, теократиями или диктатурами, но Россия не государство, а государственность. Система РФ приобретена доблестью Команды, а сохраняется подкупом и милостью Судьбы.
глосса а: Система РФ является не государством, а государственностью – таков порядок распоряжения пространством в ее границах.
Вызов пространства тяжел для государственных образований на этой земле, от Московского царства и Российской империи до Советского Союза и РФ. Ответом на вызов становятся все более эксцентричные модели государств. Система РФ следует тренду государственной эксцентрики. Она еще удивительней, чем Советский Союз, хотя и не более великолепна, чем тот.
Все российские государственные системы отвечали критерию пространственной неопределенности. Советский Союз, достигнув полного признания лишь незадолго перед исчезновением, до конца не отказывался судить порядок жизни других народов. Эта вечная брешь в легитимности позволяла злостно приписывать КПСС цель мирового господства. Система РФ также имеет трудности в отношениях с пространством.
Сохраняется проблематичное отношение к восточным русским землям. Пространственная идентичность власти обрывается на Урале. То, что там дальше, – это «очень далеко». Наводнение на Амуре, катастрофичное для тысячекилометрового макрорегиона, воспринимают слабей, чем подмосковный пожар на торфяниках. Иллюзорна московская вера, будто высылка неугодных граждан за Урал решает вопрос о них. (Эту иллюзию власть делит с населением.)
Слово «регион» значит «где-то в глуши», «региональный» означает «второстепенный». Кавказ запальчиво трактуют как «наши южные регионы», но место, жителям которого нельзя «наглеть». Пусть живут у себя, а оказавшись в Москве, ведут себя незаметней. Как и русские земли за Уралом, оставаясь «нашим», Кавказ не смеет быть кем-то.
Верно и обратное: человек, оказавшись южней Сочи, перестает существовать для Системы как вполне значимый населенец.
Новая травма и сама территория РФ, сильно урезанная в сравнении с Советским Союзом. Ответом государственного мышления стал семиозис ближнего зарубежья. Размывая ясность того, что же такое Россия, термин облекает неясность в дипломатичную увертку. Ближнее зарубежье – это безграничное пограничье РФ, куда ее политика втягивается, перестав быть внутренней и не становясь внешней. Братство народов ближнего зарубежья в их взаимной десуверенизации одного другим. Зато на оклик русские земли вся Система тревожно вздрагивает, как при вражеском посягательстве.
глосса б: Пространство России – это резерв отступления для ее властей. Власть могла сдать любой рубеж или ценность, объявив это отходом перед наступлением, виной правительства либо премьера. А при сдаче объявить чрезвычайное положение – по Карлу Шмитту, такова прерогатива суверена. Впрочем, Шмитт имел дело с очерченными странами – неочерченных стран Европа не знает, а Россия как раз такова. Система РФ не принадлежит целиком одноименной стране России, а как бы пересекает ее. Трансверсальность для этого, пожалуй, верное слово, поскольку обозначает пересечение линией зоны иных пространств, построенных отличным от нее образом.
Система не является повсеместной, но кажется таковой. Между тем она лишь форсированно безальтернативна в некоторых не всегда главных ее точках.
Преимущество здесь не у тех, кто управляет пространством. Оно у того, кто в любом месте сумеет создать чрезвычайное положение. Такой становится владыкой неопределенности и сувереном, даже когда он всего-навсего губернатор, то есть назначенец при кошельке.
У связи слабого героя с пространством есть еще сторона – сдерживать Родину, ничего не решая. Гигантское пространство России воспринимается как успешно прихваченное, хотя оно издавна сложившаяся реальность. Власть переживают как удачную интригу на перехват. Отсюда ребячливый цинизм, именуемый в Кремле «геополитикой»: кто сгреб, тот и съеб. Верят, что у всех дела ведутся так же. Франция шлет войска в Центральноафриканскую республику? Париж хочет схапать ЦАР, из Москвы это «очевидно». Американцы хотят «схапать» Сирию, а если выйдет, прихватить и Украину.