Я купила журнал, выскочила из метро и пробежала десять кварталов по Бродвею до офиса менеджера Дуга, где Лоринг был занят подготовкой к юбилейному концерту отца, который должен был состояться в октябре, в день его шестидесятилетия.

Приемная в офисе Дуга напоминала детский сад. Вся мебель была выкрашена в разные яркие цвета, а на стенах висели доски, на которых посетители оставляли свои подписи и рисунки.

Секретарша – экзотическая красотка, похожая на персиянку, с темной кожей, ярко-зелеными глазами и полными губами, поздоровалась со мной.

– Мне надо повидаться с Лорингом. Скажите ему, пожалуйста, что пришла Элиза.

Секретарша ушла, а я начала машинально водить мелом по одной из досок. Я нарисовала банан, потом поняла, что сделала, и быстро стерла его ладонью. Я пыталась очистить руки от мела, когда дверь открылась и вошел Лоринг.

Я потащила его в коридор, оставляя белые отпечатки на рукаве его темно-синей рубашки, и сунула ему в лицо «GQ».

– Ты это видел?

Он почесал висок и искоса посмотрел на меня. Я открыла журнал и показала на абзац, в котором говорилось обо мне.

– Я никогда не говорила, что разрешаю делать свою жизнь достоянием публики!

Из-за угла высунулся светловолосый растрепанный парень, вероятно проводящий весь рабочий день в мечтах о секретарше.

– Привет, Лу. Как дела? – поздоровался с ним Лоринг.

Парень, кажется, почувствовал, что обстановка напряжена, кивнул и опять скрылся в офисе.

Лоринг посмотрел на статью.

– Мы просто разговаривали. – Но потом его лицо стало мрачным. – Ах вот в чем дело, – сказал он. – Это из-за него ты волнуешься? Ты не хочешь, чтобы это увидел Пол.

Наверное, мне надо было громко и гневно все отрицать, но я не видела в этом смысла.

Лоринг вернул мне журнал.

– Извини, Элиза. Я, конечно, виноват. – Он уже шел от меня по коридору. – Обещаю, что больше никогда и никому не буду рассказывать, как я счастлив с тобой.

Следующий час я бродила по парку и пыталась понять, почему меня так волнует, что подумает этот ублюдок. И не нашла ни одного объяснения, которое вписалось бы в мою новую жизнь.

Потом я сидела дома на диване и ждала Лоринга. Едва выйдя из лифта, он объявил, что идет бегать. Он вернулся через час, принимал душ ровно три минуты, потом заварил себе чай, пахнущий сиренью, и вышел с ним на балкон.

Я наблюдала за ним через стекло, и он казался мне ожившим экспонатом одной из диорам в Музее естественной истории, расположенном через дорогу.

Я открыла дверь и, притворяясь заботливой хозяйкой, спросила, не хочет ли он, чтобы я заказала обед на дом.

– Нет. Спасибо.

Для меня нет ничего хуже, чем человек, который взбешен, но старается оставаться вежливым. Лучше бы он кричал на меня, или разбил стеклянную дверь, или выплеснул мне в лицо свой пахнущий сиренью чай.

Он соскребал потрескавшуюся краску с металлических перил балкона. Потом повернулся ко мне.

– Элиза, у меня есть родинка?

Я открыла рот и опять закрыла.

– Да или нет? Отвечай. Это простой вопрос.

– М-м-м, да?

– Отгадала. Где она?

Я мысленно вспоминала его тело сверху донизу, и у меня возникло смутное воспоминание, что что-то, кажется, было на правом плече, но я была ужасно неуверенна и понимала, что неуверенный ответ еще хуже, чем молчание.

– Ты понятия не имеешь, – сказал Лоринг.

Он поднял левую ногу и показал на темное пятно неправильной формы, не меньше дюйма в диаметре, прямо над лодыжкой. Он убедился, что я хорошо его разглядела, и опустил ногу.

– У тебя – одна на правом запястье, а другая – на левом плече, – сказал он, – и почему-то я уверен, что если у Пола Хадсона есть родинка, ты прекрасно знаешь, где она, и можешь найти ее с закрытыми глазами.

У Пола была родинка на лбу, слева, как раз под линией волос. Она была размером с горошину, цвета кофе с молоком, и я часто целовала ее, перед тем как заснуть. С закрытыми глазами.

– Ты прав, – вздохнула я. – И насчет статьи. И насчет Пола.

Он посмотрел на меня долгим взглядом.

– Ты его еще любишь, так?

– Между нами все кончено. Исправить это невозможно. Он очень ясно объяснил мне это.

– Послушай, почему ты так об этом говоришь? Будто все дело в нем? Я думал, ты считаешь его ублюдком и дешевкой. Каков выбор, таков и человек. Разве ты не так говорила? Так все-таки что? Ты любишь его или ты не любишь его?

– Просто я не хочу причинять ему лишнюю боль. Я и так достаточно для этого сделала. Зачем еще раз тыкать его носом?