Аркадий недоумевал, с какой стати эти два совсем недурно устроившихся здесь американских беглеца делятся с ним своими планами. Хотя он подозревал, что О'Брайен был тем типом бизнесмена, который любит покрасоваться, словно театральный актер, читающий полный трагизма монолог и подмигивающий при этом зрительному залу. Так как опыт строительства Аркадий приобрел в Сибири, то он был далек от дорогостоящих проектов.

— Превратить клуб в отель может стоить больших денег.

— Двадцать миллионов, — отозвался Уоллс. — Мы найдем деньги, правительству Кубы не потребуется вкладывать ни единого доллара, ни песо.

— Множество людей могут назвать это подарком, — скромно сказал О'Брайен.

— И что же вы хотите взамен? — спросил Аркадий.

— Догадайтесь, — был ответ О'Брайена.

— Нет ни одной догадки.

О'Брайен наклонился к Аркадию, будто делясь большим секретом.

— В прошлом году Индейское казино в Коннектикуте, извините за выражение, в этих гребаных северных лесах, где нет секса, стиля и солнца, получило сто миллионов чистой прибыли. Сколько, по-вашему, казино, расположенное среди пальм, круизных судов и яхт, стоимостью в миллионы долларов, находящееся в обновленном яхт-клубе «Гавана», сможет принести? Я пока не знаю сам, но очень хочу это выяснить.

— Мы добиваемся аренды старого казино «Ла Конча» на двадцать пять лет и разумного распределения доходов между нами и правительством Кубы, — сказал Уоллс, — для них это предприятие без финансовых рисков, но здесь существует политическая проблема, ведь они подняли такой шум вокруг ликвидации игорных заведений после победы Революции.

— Шум вокруг закрытия казино и изгнания мафии… — добавил О'Брайен. — Поэтому мафия с помощью ЦРУ пыталась убить Президента.

— Он имеет в виду Кастро, — пояснил Уоллс. — И это не так просто — заставить кубинцев изменить курс. Мы не сделали бы ни шага, если бы здесь был даже намек на участие мафии, не важно какой — американской или русской. Наше казино должно быть абсолютно чистым.

— Любой проект на начальной стадии, — сказал О'Брайен, — это как мыльный пузырь, все, что угодно может привести к тому, что он лопнет. Ваш друг Приблуда должен был обеспечивать нам защиту от проникновения тех русских варваров, которые, уверяю вас, пчелиным роем пытаются залететь на Карибы. Неподходящие люди в неподходящее время могут заставить пузырь лопнуть. Вот почему я сказал Джорджу взять яхту и увезти некоего русского следователя с пирса яхт-клуба, пока кто-нибудь еще не узнал о том, что вы там были.

— Что возвращает нас к прежнему вопросу, — напомнил Уоллс Аркадию. — Зачем вы были в клубе?

Аркадий почувствовал, что он находится между молотом и наковальней. Фотография яхт-клуба была у него в кармане. Но он не собирался выложить перед этими чужаками то, что стоило ему крови в схватке с Луной.

— Через четыре дня я вернусь назад в Москву, и никому не будет интересно, зачем я приходил в клуб.

— Какой смысл возвращаться, — спросил О'Брайен. — Оставайтесь здесь.

Уоллс добавил:

— Приблуды больше нет. Мне неприятно это говорить, но вакансия свободна…

Аркадий не сразу уловил новый поворот беседы:

— Вакансия для меня?

— Вполне возможно, — О'Брайен стал настойчивее: — Вы же не будете возражать, если мы захотим узнать о вас чуть больше, прежде чем предложить вам эту должность?

— Должность? — переспросил Аркадий. — Это звучит даже заманчивее, чем предложение работы. Вы же совсем меня не знаете.

— Вы так думаете? — откликнулся О'Брайен. — Позвольте мне пофантазировать. Порядка сорока лет, верно? Разочарованы своей работой. Совершенно очевидно, что вы умны, но, однако, по-прежнему занимаете должность простого следователя. Немного безрассудны, зачастую ходите по лезвию бритвы и вызываете огонь на себя. За исключением дорогого пальто дешевая одежда, дешевая обувь — все признаки порядочного русского человека. Но, принимая во внимание нынешний дикий капитализм в Москве, вы чувствуете себя там полным идиотом. Личная жизнь? Я иду на ощупь, но сказал бы, что у вас ее нет. Ни жены, возможно, даже нет детей. Ноль, тупик. И это то, к чему вы хотите вернуться через четыре дня? Я вовсе не хочу втянуть вас в криминальную заваруху, я открываю вам парадную дверь на первом этаже величайшего проекта Карибского бассейна. Возможно, вам интереснее захлебнуться блевотиной в пьяном бреду и замерзнуть к чертовой матери в вашей холодной Москве, не знаю. Все, что я могу сделать, это предложить вам уникальную возможность испытать свою жизненную удачу еще раз.

— Неплохая догадка.

— Задайте себе вопрос, Аркадий, — О'Брайен по-доброму улыбнулся. — Вас кто-то будет разыскивать в Москве? Есть ли кто-нибудь, кому вы не могли бы сказать «прощай» по телефону. Есть ли кто-нибудь, кого вам будет не хватать?

— Да, — сказал Аркадий с небольшой задержкой.

— Ну конечно. Позвольте мне рассказать вам о самой грустной в мире картине. Самая грустная в мире картина хранится в музее Прадо в Мадриде. Ее написал Франсиско Гойя, на ней изображена собака в воде. Вы видите только ее голову, мутную воду, бурлящую вокруг и собачьи глаза, глядящие вверх. Собака, конечно, могла бы просто плыть, но Гойя назвал картину «Тонущая собака». Я смотрю на вас и вижу ее глаза. Вы тонете, а я протягиваю вам руку. У вас достаточно сил, чтобы ухватиться за нее?