Шрифт:
Светлана бежала рядом, пытаясь схватить Рика за локоть:
– Ну, подожди! Нельзя же так!
– Почему нельзя? – удивился тот. – Я не впервые вижу здесь этого парня, и всякий раз ему нужна ты. – Он повернулся к Кириллу. – Слушай сюда, приятель! Это моя девушка, понял? Или как вы тут выражаетесь? Это моя метелка, и не тебе ее стыковать. Ясно?
– Ты его метелка? – спросил Кирилл Светлану.
– Я – ничья метелка, – сказала та, скривившись. – Я это я, сама по себе. Рик, ты ведешь себя неумно.
– Что ты говоришь? – удивился Рик. – По-моему, вчера я слышал от тебя совсем другие слова!
Вчера он слышал от нее другие слова…
Заходящее солнце из красного сделалось черным.
– Заруби себе на носу, приятель! – Рик продемонстрировал Кириллу огромный кулачище. – Еще раз увижу тебя в расположении нашего взвода… да нет, в расположении нашей роты, ты пожалеешь. Вопросы имеются?
Все вокруг стало угольно-черным. Закатилось за горизонт солнце, во мраке скрылась казарма с колдующей у интеркома Фирузой, исчез санкорпус с лозунгом двойного действия, пропала куда-то Светлана и ее настоятельные просьбы успокоиться. Осталось видимым только ненавистное лицо Рика.
– Так я не понял, ты понял? Рога обломаю.
– Я понял, – пробормотал, прищуриваясь, Кирилл. – Я все прекрасно понял, обрезок! А вот ты, похоже, не понял!
Ненависть, как нагонная волна, идущая из Маркизовой Лужи в застигнутый наводнением древний Питер, хлынула в сердце, разодрала его на пульсирующие части. Бесконечная сила влилась в стопы и кисти, стопы мгновенно превратились в пружины, а кисти – в молоты. Тело, обученное на многочисленных тренировках, бывшее единым целым физически, стало единым целым динамически, кулак вонзился в подбородок ненавистного врага и…
Что было дальше, он не помнил.
Когда пришел в себя, на нем висели четверо зеленых. Сердце колотилось как бешеное, в глазах расплывались огненные круги.
Рик лежал на траве, лицо у него было странным, неподвижным и каким-то скошенным вбок.
Кругом кричали:
– Он ему челюсть сломал…
– Крыша съехала у мужика!
– Хорошо, я сообразила, что они сейчас начнут драться.
– Все равно капрал тебе наряд врежет, потому что не пресекла.
– А как бы я пресекла? По мячикам им дала? Каждый из них меня одной рукой за воротник поднимет.
Обрезки, крутившие руки Кириллу, были крепкие ребята. Пусть и не сразу, пусть и с оборванными воротниками и рукавами, но они повалили драчуна на траву, уложив рядом с пострадавшим соперником. Из-за их спин возник прапор зеленых, пристроил Кириллу на шею оковы, и тело наглухо замкнуло в сплошной силовой кокон.
Дальнейшее происходило без участия Кирилла.
Зеленые отряхивали штаны и мундиры, их прапор докладывал начальству – рядом с ним горел видеопласт, на котором красовалась какая-то шишка, задавала короткие вопросы. Судя по голосу, это был начальник штаба подпол Красоткин.
– Вот что, прапорщик… На губу его! Немедленно! И оставить скрюченным до утра!
– Слушаюсь, господин полковник!
Рядом опустился госпитальный джампер. Валяющегося без сознания Рика уложили на носилки и погрузили в машину. Джампер прыгнул в небо. В поле зрения – силовой кокон не позволял даже голову повернуть – появилась Светлана. Взгляд ее прекрасных глаз был грустным, и Кирилл непременно улыбнулся бы метелке. Если бы не проклятый кокон!
Потом Светлана исчезла, а ее место заняла гравитележка.
– Ахмедалиева! – послышался голос прапора.
– Я! – пискнула Фирюза.
– Доставите задержанного в лагерный карцер и сдадите дежурному.
– Так точно!
Зеленые погрузили скрюченного Кирилла на тележку. Она всплыла над травой и медленно полетела прочь от санкорпуса. Рядом слышались шаги – наверное, сопровождающей тележку Фирузы.
– Меня, скорее всего, накажут, – послышался писклявый голос. – Но я на тебя не злюсь. Как ты ему врезал! – В голосе послышалось нескрываемое восхищение. – Хотела бы я, чтобы у меня был такой парень!
«Не с твоими ананасами, детка!» – подумал Кирилл.
– Некоторые слишком много хотят, – продолжала Фирюза. – Сплошной крутняк из себя строят. Кулаки большие, а толку – как от воробья говнища.
Потом откуда-то донесся раздраженный мужской бас, и Кирилл понял, что его доставили на губу.
36
То, что губа – не сахар, стало ясно очень скоро. Сначала затекла поясница, потом руки и ноги, а потом и все тело стало чужим, но чужим очень странно, потому что боль-то этого чужого тела ощущаешь ты, а не кто-то другой. Впрочем, это была даже не боль, а скорее, чесотка, ощущение, от которого не теряют сознания и не впадают в шок.