– Стоять! – Капрал цепко ухватил пленника за плечо.

Кирилл наконец сумел вместить в сознание все убранство кабинета. Стульев тут было много, и почему он увидел только этот, ближний к столу, было непонятно.

Гмыря как-то заявил курсантам и курсанткам, что для них нижняя голова важнее верхней. В чем-то он был прав. По крайней мере, сейчас Кирилл убедился, что физические проблемы нижней головы вызывают проблемы и в верхней.

Между тем хозяйка кабинета встала.

– Вы свободны, капрал, – сказала она. – И вы, моя милая.

– Но… – прорычал Дог. – Он опасен.

Персефона вышла из-за стола.

– Такой милый мальчик вряд ли причинит мне какой-либо вред. – Артистка подошла к Кириллу и потрепала его по щеке.

Кирилл отшатнулся и застонал.

– Что такое? – удивилась Персефона. И тут же поняла: – Вы мучили его, капрал?

– Мне пришлось.

– Тогда он тем более не опасен. Вы свободны. – Взгляд, который она вперила в Дога, был холоден, как лед.

«Стылый…» – вспомнил Кирилл слово, которое произнес портье из «Сидонии».

– Вы рискуете, сударыня, – сказал Гмыря.

– Нет, это вы рискуете, капрал, – не согласилась рыжая.

Было слышно, как у Гмыри скрипят зубы. Наконец, он и Сандра убрались прочь.

Персефона обошла Кирилла кругом, как будто приценивалась. Голубые глаза смотрели внимательно.

– Ну-с, молодой человек, что же мне с вами делать? – спросила она все с той же холодной улыбкой.

– А что вы можете? – В ответ Кирилл попытался улыбнуться с сарказмом, но понял, что из-за ноющей боли в паху улыбка получилась не саркастическая, а жалостливо-кривая.

– Могу я много. Уничтожить вас, к примеру. Или сохранить вам жизнь. Чего бы вам больше хотелось?

– Если бы я сказал, что хочу смерти, вы бы мне все равно не поверили.

Актриса снова обошла его кругом. Будто обнюхивала. Так, вроде бы, суки обнюхивают кобелей. Или у собак кобели обнюхивают сук?.. У людей-то по всякому бывает. Кому больше невтерпеж…

– Да уж, не поверю. – Персефона вернулась за стол. – Но для того, чтобы жить, нужно прилагать определенные усилия. Ничего не нужно только хладным трупам.

Кирилл мысленно поежился. И с большим трудом удержался, чтобы не поежиться реально. Попробуйте-ка держать хвост пистолетом, когда вам откровенно намекают на кладбищенский вариант. Да еще эта ноющая боль…

– Можно, я сяду?

Персефона кивнула:

– Можно, если вы ответите на пару вопросов.

– А если не отвечу?

– Если не ответите… – Она вновь поднялась со стула, приблизилась и обошла Кирилла кругом.

И к нему явилась вдруг совершенно идиотская мысль.

«Черт! – подумал он. – Как будто колдует… Пытается мне язык развязать, что ли?.. Мусор летучий!»

Но нет, похоже, хозяйка кабинета просто пыталась убедиться, что ему и в самом деле больно, что он не прикидывается.

– Ладно уж, садитесь, – наконец сказала она.

Голос сочился равнодушием.

Наверное, оно было деланным, но таких нюансов женского поведения Кирилл сейчас не различал. Да они его и не волновали. Он медленно подошел к стулу для посетителей, осторожно сел, осторожно откинулся на спинку, осторожно поерзал, отыскивая позу, в которой боль была наименьшей. И вздохнул с облегчением.

– Вы странная… – он хотел сказать «баба», но язык почему-то произнес совсем другое слово: – …дама.

– Я же Персефона Калинкина. Актрисам свойственно быть странными.

Эта фраза почему-то разозлила Кента.

– Вы такая же актриса, как я церковный проповедник. Вас зовут Дельфина Громаденкова, и вы работаете в Институте вторичных моделей.

Дама вновь вернулась за стол.

– Оказывается, вы много знаете. Еще что-нибудь расскажете?

– Нет, не расскажу. – Кирилл изо всех сил старался, чтобы его голос звучал нагло. – А вот спросить – спрошу!

– Ну-ка, ну-ка… – На ее лице вновь появилась улыбка, но на этот раз вовсе не стылая.

Кирилл башню бы дал на снос, что улыбка эта стала добродушной. Почти материнской. Похоже, ему ничего не грозило.

– Скажите, Дельфина… Что вас связывает с капралом Гмырей? Что за секреты можно купить у лагерного офицера столь невысокого ранга?

Хозяйка кабинета продолжала улыбаться, и улыбка ее становилась все благодушнее. Кирилл разглядывал красивое лицо, пытаясь поймать за улыбкой напряжение, сведенную скулу, какую-нибудь бьющуюся жилочку у виска. Но ничего такого не было.