Я послушно вынула упаковку салфеток, вытерла глаза, нос, мельком глянула в зеркало – господи, ну и видок… Никита прав – я не должна показывать слабость. Если я не сделаю – не сможет никто, я почему-то твердо была уверена в этом. Только я могу найти свою дочь. Только я – значит, мне нельзя распускаться.

Из машины возле ворот детского дома я вышла совершенно другим человеком и, глядя на меня, никто не рискнул бы заподозрить меня в том, что я вообще умею плакать.

Нас долго не пускали, потом появилась директор и практически сразу вспомнила меня:

– Вы ведь Александра Ефимовна Сайгачева, так?

– Да. Вы меня помните?

– Помню? – усмехнулась она. – Не так часто отсюда забирают детей, чтобы я забывала, как выглядят эти люди. Как дела, как Софья? Все хорошо?

– Нет, Диана Аркадьевна, все плохо. Поэтому я здесь. Мы не могли бы поговорить без свидетелей? – Я покосилась на дежурного воспитателя и охранника, с любопытством прислушивавшихся к нашему разговору.

– Конечно, идемте ко мне в кабинет. А молодой человек с вами? – пропуская меня вперед, спросила она.

– Да, это мой телохранитель.

Она пожала плечами и сделала равнодушное лицо, словно в наши дни телохранитель – это что-то обыденное, вроде перчаток.

Мы вошли в кабинет, директор уселась в свое кресло и со скучающим видом уставилась в окно. Мне это поведение показалось странным – к чему бы такая резкая перемена настроения за подъем на один этаж?

– Я вас слушаю, – бросила она, не глядя в нашу сторону.

Я подвинула стул к столу, села и сказала:

– Диана Аркадьевна, покажите мне личное дело Сони, ведь у вас есть копия.

– Зачем вам ее личное дело?

– Мне нужно знать, кто ее родители.

– Зачем? Это не имеет никакого значения сейчас.

– Сейчас? – вцепился Никита. – А когда имело? Когда вы адрес и фамилию усыновителей сливали?

Директриса повернулась к нам так стремительно, что кресло под ней жалобно пискнуло.

– Что-о-о?! Вы что себе позволяете?! – взвизгнула она, и брови ее взметнулись вверх, практически скрывшись под короткой ровной челкой.

– А что – не так?! – не отступал Никита, но я почему-то поняла, что гнев директрисы не наигранный, а вполне натуральный – так орут люди с незапятнанной репутацией, о которой всем хорошо известно.

– Погоди, Никита, сядь. – Я жестом отправила телохранителя на диван, и он послушно сел, однако продолжал буровить директрису недобрым взглядом. – Диана Аркадьевна, вас никто ни в чем не обвиняет. Мне нужно личное дело Сони по другой причине… Она пропала вчера, и я имею все основания считать, что родная мать могла ее похитить.

Лицо директрисы сделалось растерянным, руки задрожали, она полезла в ящик стола и вынула пачку сигарет и пепельницу:

– Будете? – предложила мне, и я согласилась. Закурив, она сказала: – Я должна извиниться… Видите ли, я почему-то, когда услышала про проблемы с девочкой, решила, что вы хотите вернуть ее обратно.

– Я?! Вернуть обратно?!

– А что вы удивляетесь? Такое часто бывает. Взяли, поигрались, как с котенком, потом поняли – нет, не то, не хочется. Или характер оказался сложный, а подход искать нет желания. Вот и возвращают их сюда, как товары по чеку, – зло проговорила директриса, глубоко затягиваясь дымом. – А дети потом ждут у забора – когда же родители придут, когда же обратно домой заберут? Им тяжелее, чем тем, кто никогда в домашней обстановке не был. Да и дети жестокие – травят потом, обзывают.

– Я сама из детдома, – сказала я негромко, – меня удочерили в четыре года. Кстати, как раз из этого детдома, только он тогда до ремонта был, и директор другая… Так что я не могу… понимаете? У меня никогда своих детей не будет, мы с мужем выстрадали каждый шаг, понимаете? И чтобы теперь…

– Простите, я действительно очень сожалею. Давайте лучше вернемся к проблеме. Вы думаете, что девочку мать похитила? – гася окурок в пепельнице и вставая из-за стола, спросила директриса.

– Я рассматриваю этот вариант.

– Так, сейчас… – Она открыла большой шкаф во всю стену, в котором стояли папки, и начала водить пальцем по корешкам.

«Надо же, какая память, – удивилась я. – Даже фамилию бывшую не спросила».

– А, вот, – выхватив с полки папку, сказала директриса. – Лапшина Софья Валерьевна.

Я взяла папку, чувствуя, как трясутся мои руки. «Мать – Лапшина Вероника Сергеевна… год рождения… домашний адрес… место работы… Отец… прочерк…»

– Дайте, пожалуйста, листок, – попросила я.

– Знаете, вообще-то я не могу давать эту информацию… Но ради вас сделаю исключение. Уверена, вам это нужно. – Она протянула мне карандаш и листок, я быстро записала все, что касалось настоящей матери Сони, и закрыла папку.