Пастух молчал, потому что по его роли «сопровождающего от Академии наук» протесты не планировались. Его, Пастуха, дело — пасти Марину. И помалкивать в тряпочку.

Хотя позвонить Наставнику придется, если и впрямь Марине сойти выпадет. Какое-никакое, а все ж ЧП…

И покатилось.

— Вправду на вылет играем? — спросил Бонд.

— Вправду, — сказала Марина. — Кто по сумме партий проиграл, тот и выходит. Полагаю, если я продую, то нам с Пастухом придется сойти с поезда вдвоем.

— Просто садизм с мазохизмом какие-то… — нерадостно заметил Бонд. — Ну, как хотите. Желание прекрасной дамы — закон… Сколько партий?

— А сколько до обеда успеем.

И начали. И катилось все это не много, не мало, а почти полтора часа. Уж и к обеду люди подходить стали, уж и бутыль коньяка «Отборный» почти допита была, в основном Бондом, Марина второй бокал еле-еле цедила, уж и станция Белогорск за окном образовалась, стоянка полчаса, уж и Пастуху не сиделось, а хотелось как минимум походить по вагону-ресторану, размять ноги, даже выйти на перрон. А они играли. Пастух счет партиям потерял. Он и не подозревал, что Марина столь азартна, хотя играла она спокойно, очевидно расчетливо и как-то даже медленно: тянула паузы между сдачами…

И — главное! — никто на нее, на Марину, не пытался покуситься. Ну — никто! И хотя вагон-ресторан уже наполнился страждущим обеда народом, ни один из присутствующих мужеского пола не вызывал у Пастуха никаких подозрений. Тать ожидался, а татя не обнаруживалось. Даже Бонд на его роль как-то не слишком подходил.

— Прикупаю, — сказала Марина и взяла две карты.

Умостила их в колоде, пробежала пальчиком по своим картам, сняла две, сбросила, сказала:

— Вист.

— Пас, — сказал Бонд и положил карты.

— Закрываем казино. Время обеда, как видно. И восемь — шесть в мою пользу, уж не обессудьте, — сказала Марина, привычно улыбаясь детской счастливой улыбкой. — Готовы выслушать мое желание?

— Я весь в соплях и печали, дорогая Марина, как вы меня, профессионала, да так с налету… Может, я поддавался вам?

Вопрос был вроде бы куртуазный, ан подтекст в нем наличествовал: может, он и вправду поддался женщине, которую, не исключено, и подстерегал? Пастух, вообще-то его подозревал не по-детски и во всех грехах мира и подумывал: ну, просрал он в картишки, так, и что с ним дальше делать? Терпеть шесть суток подряд? Или все же вариант: по-тихому из вагона — на насыпь, как тех ночных мужичков?..

Пока все вопросы — теоретические. Пока.

А Марина возьми да и скажи:

— У вас есть десять минут на сборы, Борис Павлович. Надо успеть. Мы с Пастухом вас проводим из вагона на перрон и помашем ручкой. Вот и все мое желание.

И встала. Махонькая, круглая, уютная, лицо серьезное, губы сжаты в ниточку. Типа: проигравший — платит. А цена известна, оговорена, возражений, помнится, не было: на вылет. Буквально.

— Как? — с искренним изумлением спросил он. — Мне ж в Москву надо, там дела…

На секунду или на сколько-то он потерял лицо. Лицо Бонда. Человека, не теряющегося ни в какой ситуации. Пастух поймал эту секунду и мимолетно пожалел мужика: проигрывать всегда обидно, а вот терять лицо… Стыдновато. Можно не продолжать.

Но эта была всего лишь секунда. Она промелькнула, и Бонд уже вел себя буквально как Бонд.

Встал, счастливо улыбаясь, наклонился к руке Марины, поцеловал в ладонь.

— Был рад безмерно, — сказал. — Сколько стоим?

— Уже минут пятнадцать. А всего — тридцать. Долгая вообще-то стоянка, — тоже улыбаясь, сказала Марина.

Бонд управился за семь минут, надо отдать ему должное. Пастух заметил время. Бонд спустился на перрон с небольшой дорожной сумкой черной кожи, поставил ее на асфальт, сказал:

— Был счастлив знакомству. И горжусь. Надеюсь, увидимся еще?

— Это вряд ли, — сказала Марина, тоже вовсю разулыбавшись. — Вы, полагаю, самолетом в Москву?

— Не исключено, — улыбнулся Бонд, — уж помучаюсь малость. Bon voyage, Марина…

Даже легенду о самолетофобии сдал. Но в принципе красиво получилось. И Бонд в общем-то лица не потерял. Молоток! Конец первой серии.

И пошел. С Пастухом не попрощался. Зато Пастух приметил, как он, уже уходя, легко кивнул какому-то не видному со спины мужчине, стоящему у вагонных ступенек. А тот чуть кивнул в ответ. И полез в вагон, отдав проводнице билет. Кейс у него с собой был, ничего более. Цепочка, похоже, не прерывалась. Марину пасли. Бонд почувствовал, что прокололся и что прокол засекли, или как минимум он стал чем-то неприятен Марине. Потому без возражений и сошел в Белогорске. Плюс — толково сыграл достойно проигравшего. А сменщик вошел. Плановая смена караула? Может, и факт! И не исключено, еще кто-то в вагоне их караулит, носу почему-то не высовывая. Или высовывая, но неявно. Пастух этого «кого-то» пока не вычислил. Хотя… Пастух не хотел недооценивать Бонда. Казалось бы — никаких причин подозревать его в чем-то: ярок, обаятелен, велеречив и во всем этом убедителен. Так какого ж хрена его подозревать, образно говоря, в «Маринофобии»? Случайная встреча, случайное знакомство и отчего-то неслучайное расставание. С какого перепугу Марине сбрендило высаживать мужика даже не на полдороге, а на четвертушке ее или вообще на одной пятой? Спросить надо у нее.