— А вон Зигги и Бэбс. — Лимон кивает в сторону пары, которая сидит на траве возле скамеек. Отец Лимона — точная его копия, только с бородой и еще более сутулый. Мама примерно на полметра ниже, у нее длинные черные волосы и очень круглый живот.

— У нее будет ребенок? — спрашиваю я.

— С минуты на минуту. — Лимон слегка толкает меня кулаком в плечо. — Удачи. Я тебя потом найду.

Он подбегает к родителям. Мама приподнимается на колени и крепко сжимает его в объятиях. Отец пожимает ему руку и гладит по голове. Они искренне рады видеть Лимона — и это вдохновляет меня на то, чтобы поискать собственных родителей.

Я обхожу арену по кругу. Не замечаю их и делаю второй круг. Я уже собираюсь выйти на третий и начинаю волноваться, что они так и не приехали, как вдруг слышу знакомый голос.

С бьющимся сердцем я иду на голос по широкому проходу между скамейками, ведущему к сцене. Делаю шаг и замираю.

Я вижу ее. Мою маму. Но она не сидит на скамейке, как все другие родители. Она стоит на сцене, разговаривает с Анникой… и смеется.

— Парень!

Меня подхватывают две руки и сжимают так крепко, что мои ноги отрываются от земли.

— Как я рад тебя видеть! Ты вырос? Ты вроде стал повыше!

Я отвожу взгляд от сцены и глажу полные руки, обхватившие меня за плечи. Когда они меня отпускают, я поворачиваюсь и заключаю папу в объятия. Глаза наполняются слезами. Я жду, пока они высохнут, и только тогда разжимаю руки.

— Привет, пап.

— Привет, сынок. — Он взлохмачивает мне волосы, и я замечаю, что у него в глазах тоже стоят слезы. — Прекрасно выглядишь. У тебя все хорошо?

— Я в порядке. — Теперь, когда я вижу, что он действительно рад встрече со мной, это и вправду так. — Как ты?

— Отлично! — Он хлопает по животу. — И легче на три кило, спасибо маминой новой…

— Привет, Симус.

Я уверен, что мое сердце перестало биться, но все же нахожу в себе силы обернуться.

— Мама. Привет.

Она стоит в проходе. На ней красное пальто и туфли на высоких каблуках. Она подстригла и высветлила волосы. На губах у нее помада. Я замечаю это, потому что она никогда не красится — и потому что губы у нее сжаты в тонкую тугую полоску.

Она зла. Расстроена. Взбешена. Может, она и смеялась с Анникой минуту назад, но она все равно рассержена тем, что ее собственный сын мог сделать такую ужасную вещь с мисс Парципанни.

— Я скучала по тебе, — говорит она.

Ее губы растягиваются в широкой улыбке, и мама крепко меня обнимает. Папа обхватывает руками нас обоих, и мы стоим словно один большой сэндвич, пока Анника не просит всех занять свои места.

— Я слышала, что ты делаешь огромные успехи, — шепчет мама, когда мы усаживаемся. — Я очень рада за тебя.

Она не сердита. Она не зла и не расстроена. Она рада! Я даже не помню, когда мне последний раз удавалось ее порадовать. Это так приятно слышать, что я решаю повременить с вопросом про Бартоломью

Джона.

Начинается презентация, тщательно продуманная с расчетом на родителей. Преподаватели и сотрудники Академии одеты в зеленую форму и обуты в высокие ботинки — точно так выглядела Анника при нашей первой встрече. Сейчас на ней такой же наряд. Все они сидят за кафедрой на складных металлических стульях. Старшеклассники рассказывают о всех плохих поступках, которые они совершали до Академии, и обо всех хороших поступках, которые они начали совершать, когда поступили сюда. Гудини, Ферн, Уайетт и другие учителя рассуждают о том, как важно соблюдать дисциплину и слушаться старших. Все они выглядят очень строгими и серьезными. Уверен, ни один родитель не догадывается, что у одного из учителей к ноге привязана высокотехнологичная подушка-пердушка.

Я слушаю вполуха. Мое внимание обращено на маму, которая держит меня за руку и улыбается, будто на сцене выступают танцующие клоуны, а не сотрудники исправительной школы, и на папу, который снимает руку у меня с плеча только затем, чтобы погладить меня по голове, когда кто-то говорит о «вашем послушном ребенке». И я думаю: есть шанс, все-таки есть шанс, что все наладится. Я сделаю здесь то, что должен, с пользой проведу время вместе с моим хорошим другом Лимоном и улажу все с Элинор. А потом поеду домой, и мы с мамой и папой будем разговаривать чаще, чем раньше, и станем еще дружнее.

И может быть, мы не будем вспоминать случай в буфете как ужасное, кошмарное происшествие, которое разрушило нашу жизнь. Мы будем вспоминать его как ужасное, кошмарное происшествие, которое изменило нашу жизнь — к лучшему.

Я так обнадежен этими мыслями, что, когда мы отправляемся на экскурсию по территории, иду почти вприпрыжку. И это о многом говорит — потому что Анника ведет нас не мимо привычных садов и ухоженных сверкающих зданий. Вместо этого мы спускаемся по темному подземному тоннелю, который начинается на заросшей травой поляне возле арены и выводит нас на грязный голый клочок земли почти в километре оттуда. Мы выбираемся во двор перед старым домом, который я никогда раньше не видел. Он напоминает административное здание, где я оказался в первый день, только он больше и страшнее. Снаружи двор окружен колючей проволокой, словно рождественская елка гирляндой. На мутных окнах железные решетки. Из-за забора на нас рычат мускулистые собаки с острыми клыками.