— П-а-т-л-а-а-т-ы-й! — я тебя сначала обстригу, — закричал он.

— Зачем, разве тыне знаешь, что я собираюсь уезжать к себе домой? — спросил я и указал пальцем на Америку на висевшей на стене большой карте мира.

От обращения на «ты» военкома хватил шок, с ним никто и никогда так не разговаривал.

— Вот, видишь красную полосу? — показал я ему на границу. — Я могу тебе тысячу раз повторить, что я буду за ней!

Я не боялся это говорить военкому, ведь магнитофон только записывал, а про границу и Америку знали только мы двое.

Военком пришел в ярость. Худой, высокий, с бледным и злым лицом он превратился в Кощея Бессмертного.

— Ты, ты, — заикался он, — ты — трус! Такие, как ты, в годы войны в плен к фашистам сдавались.

Это и нужно мне было от него услышать. Я пошел в атаку.

— Кто это к фашистам в плен? — наигранно завопил я.

— Ты, ты!!! Ты и крови боишься!

Чувствовалось, что он рад, что, наконец, ему удалось меня задеть за живое.

— Это я трус!? Это я крови боюсь!? Да я всегда за Родину в бой первым пойду. Сейчас ты сам увидишь, как я крови боюсь, — и, громко хлопнув дверью, я выскочил из кабинета.

В коридоре собрались работники военкомата. Им, конечно, все было слышно. Они расступились, и я вышел во двор. Теперь нужно было взять наточенный Толиком перочинный нож и не сильно чирконуть себя до крови по груди. Делать это было страшно, но начатую игру теперь нужно было довести до конца. Приложил нож, чирк, беленькая полоска и никакой крови. Начинаю себя ругать:

— Трус поганый.

Еще раз — чирк, чирк — и вдруг кровь как потечет.

Иду в кабинет к военкому. Грудь в крови, нож в руке, в другой руке магнитофон пишет. Народ расступается, никто не собирался военкома защищать.

— Эй! Где ты там? — кричу я. Военком вышел из кабинета и, увидев меня, тут же вбежал обратно. Он повис на двери, не давая мне войти.

— Открывай! — кричал я. Ты моей крови хотел? Получай!

Я рванул дверь, военком упал, но вскочив, побежал к своему столу. Я начал догонять его, быстро бегающего вокруг стола, обращаясь к нему:

— Слушай, ты меня вызвал в военкомат, а теперь убегаешь?

Он остановился, понимая, что я не собираюсь убивать его, и тихо, еле слышно сказал:

— Иди домой.

«Скорая помощь» отвезла меня в сумасшедший дом, где я пробыл ровно два месяца.

Ох, и кололи меня там всем, чем только можно. Уколами сульфазина, от которых были температура, бред, боль по всему телу. В ноги толстые иголки втыкали и по пол-литра физраствора накачивали. Горячие уколы магнезии, от которых тело кипятком заполнялось, уколы трицедила, от которых появлялась страшная неусидчивость и состояние, будто тебя наизнанку выкручивают.

Скажу сразу, что магнитофонная пленка меня спасла от суда. Прокурор, прослушав её, не нашёл там никакой антисоветчины, один только крик военкома.

Наступил день, когда комиссия в больнице на Игрени решала вопрос о моей выписке. В кабинете находились мой лечащий врач Малецкий Феликс Феликсович и главврач больницы.

— Теперь ты хочешь выехать за границу? — это всё, что у меня спросили.

— Нет, даже и думать об этом не хочу, — врал я.

После всего этого я снова уехал в Туркмению и работал на Каспийском море, но недолго, до осени.

В октябре 1973 года я получил от брата письмо, где он писал: «Меня вызвали в военкомат и призвали на службу в армию. Я всячески пытался симулировать болезни при прохождении медкомиссии, но военком Олейников сам лично давал распоряжение врачам записывать, что я годен для несения воинской службы. В военкомате мои волосы постригли, и теперь 26 октября я отбываю на службу. Я не знаю, что теперь мне делать. Отец по такому случаю даже купил бутылку вина и сказал, что мы отметим это радостное событие.»

Эта новость меня застала врасплох, ведь мы летом следующего года решили бежать из Советского Союза. До отправки Миши в армию оставалось три дня. Я бросил работу и помчался спасать брата. Ведь наша цель была попасть в Америку, а не в кирзовые сапоги Советской Армии.

Мишу я не узнал, вместо длинных волос он теперь носил кепку, прикрывавшую его стриженную голову. Первым делом я решил привести его в нормальный вид. Мы обошли магазины, пытаясь купить ему парик, но париков просто не было в продаже. Нам только удалось найти рыжего цвета длинный и густой синтетический шиньон, который тут же в магазине брат надел на голову и, чтобы он не спадал, сверху завязал повязкой. Получилось даже очень здорово, Миша стал похож на индейца, сошедшего с экрана ковбойского фильма.

Прямо из магазина мы отправились в военкомат навестить военкома Олейникова. Его мы застали во дворе, он стоя перед колонной стриженных призывников и, как было присуще ему, зачем-то орал на них. Он узнал меня сразу и… замолчал глядя на нас в полном недоумение.

— Шатравка, это ты? — после некоторого раздумья спросил он брата. — Мы же тебя подстригли?!

— Кто тебе дал право отнять волосы у моего брата? — спросил я.

— Найди и верни их нам. Мы придём за ними в пятницу, в день отправки.