Через 2 с половиной часа полета дрейф прекратился. Ветер изменил и силу, и направление: он был теперь слабым, по моим расчетам дул с запада, и я подумал, что при таких условиях смог бы долететь до Японии. Попасть вместо Японии в Корею или куда-нибудь еще мне совершенно не хотелось, поэтому изменил курс на 26 градусов вправо, то есть вернулся к первоначальному направлению. Я был в воздухе уже 3 часа 10 минут, и у меня оставалось бензина на 5 часов 45 минут полета. Указатель скорости на приборной доске не работал, а другой, забортный, был ненадежен. Скорость ветра на такой высоте я тоже не мог определить. Учитывая все это, затруднительно было сказать, сколько я уже пролетел. Забортный прибор все время показывал одно значение — 60 миль в час. Если он не врал, а также если с самого начала я летел при 30-мильном встречном ветре, то пока пролетел не больше трети пути, и, значит, до Японии мне не дотянуть. Надо было взять измерения секстаном и узнать точно, сколько пролетел, чтобы в случае необходимости и пока еще не поздно повернуть на Корею. Но я чувствовал какую-то вялость. Возиться с картами в кокпите было неудобно, и к тому же ни на одной из них не были показаны все три страны вместе — Китай, Корея и Япония. Трудно вычислять курс на трех разных листах, да еще когда их треплет ветер. Я решил спуститься к морю и там взять измерения секстаном. Опять почувствовал что-то вроде паники, хотелось тут же сбросить газ и как можно скорее нырнуть вниз. Но было бы глупо резко терять с таким трудом набранную высоту. Я слегка подал вперед ручку управления, пока скорость, если верить указателю, не достигла ста миль в час, и стал постепенно снижаться. Высота позволяла держать такую скорость следующие полчаса.

Я спустился под облако, попал в слой горячего воздуха и выровнялся на высоте 800 футов. Отсюда мог безошибочно считывать информацию с поверхности моря. Ветра не было совершенно, но море неспокойно волнение пришло сюда издалека. При условии, что я снова не попаду во встречный ветер, бензина мне хватит на 340 миль.

Если наверху умственные усилия давались нелегко, то здесь, в зное, это занятие превращалось в тяжкий труд. Я даже боялся, что могу не вспомнить, как нужно обращаться с секстаном, но лишь только поймал солнце и горизонт, все мои навыки вернулись мгновенно. Сеанс прошел великолепно, а логарифмическая линейка без задержки выдала результат. Я нанес его на карту и увидел, что мне осталось лететь 270 миль. Доберусь до Японии при одном условии — если больше не будет встречного ветра. Рискнуть или выбрать благоразумный вариант — Корею? Продолжал лететь прежним курсом, а через полчаса опять сменил направление на 26 градусов, на этот раз влево. Теперь, надо полагать, я снова был на прямой линии между Шанхаем и Кагосимой.

Над морем висело марево, усугублявшее и без того гнетущую тяжесть атмосферы. Меня стали терзать сомнения: точно ли я рассчитал дрейф? Хорошо ли сработал секстаном? Верен ли компас? Я постоянно вертел головой, осматривая горизонт. Шея ныла. Карта кончалась в нескольких милях южнее Кагосимы. В голову лезли всякие варианты, один нелепее другого: изменить курс и лететь на север, или на северо-восток, или на юго-восток. Но тут же я спрашивал себя: а почему так, а не иначе? С таким хаосом в голове вдруг увидел землю — в 10 градусах левее курса. Остров. Но что за остров? Я определил его как Удси-Сима — не один, а два острова, да еще отдельная скала. Если так, то пока с моей навигацией все в порядке — за весь полет отклонился от верного направления всего на полтора градуса. По такому случаю налил себе брэнди, разбавив его водой. Выпил, закурил сигару и на 10 минут забыл все свои волнения. Долетев уже в сумерках до материка, пошел над небольшим хребтом, покрытым густым еловым лесом, а когда перелетел его, увидел приморскую равнину, глубокую бухту, и на берегу ее — Кагосиму. Открывшийся вид был так красив, что у меня перехватило дыхание. Стал искать место для посадки. В районе порта было оживленное движение — повсюду сновали катера и моторные лодки. Имея уже опыт Формозы, я решил сесть так, чтобы японцы не могли добраться до меня, по крайней мере, минут двадцать.

Я заметил буйки с флажками, возле одного из них примостились два человека и как будто подавали мне какие-то знаки. Снизился: с высоты в сумерках было плохо видно. Оказалось, буйки огораживали купальню. Там было полно народа. Поблизости находилась небольшая лагуна, отделенная от моря рифом. Я зашел на нее для посадки и уже готов был опуститься, но мне показалось, что там слишком мелко. После долгого полета над морем приходилось быть особенно внимательным: в таких случаях легко ошибиться при выборе места посадки. Я продолжал поиски и в конце концов нашел небольшую речку, впадавшую в море под прямым углом. Пошел вниз, внимательно осмотрел ее, сделал круг, мягко опустился на тихую воду и остановился в 50 ярдах ниже перекинутого через речку мостика. Посмотрел на часы — 9.55; я был в полете 8 часов 40 минут. Посмотрел на указатель бензина — ноль; значит, бензина осталось еще на 20 минут.

Я проехал еще несколько ярдов к берегу — там было небольшое мелководье, подходящее для меня, но, вероятно, недоступное для катеров. Тут до меня могли добраться только сампаны. К тому времени, когда на речку на полном ходу влетели три катера, заполненные японскими чиновниками и репортерами, я уже сложил свои вещи на основание крыла, и гидроплан был готов причалить на ночь. Меня доставили сампаном на один из катеров, причем без единого крика.

После того как меня представили всем чиновникам, начался допрос. Переводил некий Хаяши-сан.

— Какой первый японский земля ты попал, скази, позалуста?

Дальше каждый по очереди спросил, с какой именно земли началось мое знакомство с Японией, каков мой точный маршрут до Кагосимы и, о «позалуста, покази его на карте». Сначала я подумал, что каждый спрашивает одно и то же, только чтобы не ударить лицом в грязь перед остальными. Но они, пройдя по кругу, завернули на второй, потом на третий, четвертый и пятый. Затем Хаящи задал новый вопрос:

— Ты чем вобсе занимаеся, скази, позалуста?

— Я директор одной компании.

— А, так-так, но ты ведь такой молодой.

— А у нас компания молодая.

Они продолжали в том же духе, и конца этому не было видно. Полицейский и Хаяши стремительно перебрасывались словами, часто перемежая их шипением сквозь зубы и коротким, резким «Хас!». Во время их диалога полицейский нервно обмахивался веером. В конце концов выяснилось, к чему все это велось.

— Твоя работа, ты ведь офицер, военный, правда зе?

— Нет, я не офицер, не военный.

— Ты ведь летать от правительства?

— Нет, я летать сам по себе.

Ход допроса перестал меня развлекать, и, чтобы оживить собрание, я сказал, что представляю Территориальные воздушные силы. Что тут началось!

— Значит, ты все-таки офицер, военный, позалуста, объясни, позалуста!

Ну что им можно было втолковать? Я решил опробовать следующий вариант:

— В запасе я, в запасе.

— Так ты офицер, военный, да?

— Да. Нет. Да. А, черт побери!

Потом они перешли к моему аэроплану, мотору, снаряжению. Тут любой бы не выдержал, и я отказался отвечать на их дурацкие вопросы.