Хелин удовлетворенно улыбнулся и пошел из спальни, бесстыдно сверкая белоснежными ягодицами.

И зачем она поехала?! Лучше враждебная грызня с Кимом, чем такая вот любовь с Хелиным. Ясно же, как божий день, сколько бы он ни старался, ни пыжился, ей никогда его не полюбить.

– У меня нет купальника, – озадачилась Люба, когда они выходили из дома на улицу.

– Не страшно. Все, что он мог бы скрыть, я уже видел. А больше там никого нет. Места там непроходимые, необитаемые.

Говоря про необитаемость мест, Хелин явно погорячился. Мало того, что берег был хорошо расчищен и имелись следы старого кострища, так вдоль берега небольшого озерца протянулся широкий след автомашины.

– Ого! Здесь кто-то ездит, а ты говорил… – она принялась оглядываться, стоя на траве уже босиком и в одних трусиках.

– Не переживай, не будет здесь никого. Давай, давай, залезай!

И побежал нагишом в воду, на ходу призывно помахивая ей рукой. Через минуту его светлая макушка заскользила по зеркальной глади небольшого лесного озерца. Хелин плыл, отплевывался, фыркал, и все время призывал ее присоединиться к нему. Люба еще какое-то время медлила, рассматривая с излишней пристальностью прибрежные кусты. Ей все время казалось, что кто-то смотрит на нее оттуда. Наваждение? Паранойя? Может быть, но опять эти следы вдоль всего берега. Кто-то же приезжал сюда на машине, причем довольной большой – расстояние между колесами показалось ей огромным. И костер кто-то жег. О какой необитаемости речь?

Она все же разделась и пошла в воду, хотя, видит бог, ей этого не хотелось. И ее предчувствие не обмануло. Люба уже плыла обратно, когда ей вдруг вздумалось взять чуть левее. На широченных гладких листьях там покачивались потревоженные легкой волной кувшинки. Ну, захотелось сорвать несколько штук и соорудить себе на шею ожерелье, как в детстве. Озорство из детства стоило ей огромного синяка на лодыжке. Мало ей было ожога, так теперь еще и это.

– Обо что это я ухитрилась так удариться? – Люба пытливо уставилась на Хелина. – Такое ощущение, что в этом озере кто-то устроил захоронение токсичных отходов.

– С чего это? – Богдан сидел прямо на траве и, положив ее ногу себе на коленки, внимательно осматривал только что приобретенный ею синяк.

– Такое ощущение, знаешь, будто я ударилась о край деревянного ящика.

Это было не ощущение, она и в самом деле ударилась о ящик. Она успела ощупать его руками, пока Хелин плыл ей на помощь, заслышав вопль.

– Ну ящик и ящик… А это что такое? – он осторожно тронул место ожога, повязку она сняла еще дома у Кима.

– А, пустяки. Чашка с чаем упала на ногу.

– След свежий. – Хелин уставился на нее, недоуменно хлопая мокрыми, слипшимися в стрелки ресницами. – Сегодня, что ли, обожглась?

– Ага… – говорить об этом ей не хотелось, а хотелось вернуться к теме ящиков на дне озера. – Сегодня.

– Дома? У Кима? – Хелин вдруг надул губы. – Он что, пытал тебя?

– Да брось, Богдан! Ну, о чем ты?! – Люба не хотела, да рассмеялась. Потом снова посмотрела в сторону озера и озадачилась. – Слушай, а вдруг там и правда кто-то гадость какую-нибудь складирует? Это же… Это же экологическая катастрофа!

– Ты молоток! – молвил Хелин почти с восхищением. – И до всего-то тебе есть дело! Поразительная женщина…

– И что же во мне такого поразительного? – Люба снова осталась недовольна тем, что они уходят от интересующей ее проблемы, но женщина в ней все еще была жива, и она настоятельно требовала к себе внимания. – Что ты нашел во мне такого поразительного, Богдан?

– Вот подумай сама, – он на минуту задумался, не выпуская из рук ее ногу и продолжая гладить ее с удивительной нежностью. – Ты сегодня и со смертью лицом к лицу почти столкнулась. И напиться успела. И со следователем пообщаться. Потом мы с тобой… И все так прекрасно… И знаешь, что самое удивительное? Нет, знаешь, что мне больше всего нравится в тебе?

– Что же? – Люба вдруг зябко повела плечами и потянулась за футболкой. – Свежо. Прикроюсь… И что же тебе больше всего нравится во мне?

За то время, что Хелин собирался с ответом, она успела полностью одеться. Расчесалась и даже помогла ему натянуть на влажную спину тесную майку, что все путалась и скручивалась, не желая надеваться как следует.

– Ты не циклишься, Люба. Ты как-то паришь надо всем. Другая бы сейчас в истерике билась. За голову хваталась, рыдала, вопила, просила о помощи, а ты… – его глаза оценивающе пробежались по ней. – Ты сильная, Закатова! Сильная и мудрая. Я очень ценю это в женщинах. Очень! Я не ошибся, поставив на тебя. Мне кажется, что даже в минуты серьезной опасности, ты способна сохранить хладнокровие. И не предашь никогда. Это я тоже ценю. Все эти качества очень ценны в союзе двух людей, не находишь?

О каком это он союзе?! Люба запаниковала. А ну как и впрямь позовет ее замуж, что делать-то?!

И о какой этой силе и хладнокровии он тут говорит? Черта с два!!! Черта с два она сильная и хладнокровная. Она слабая, глупая и ранимая. Просто научилась прятать это очень глубоко внутри себя, и только-то. И поехала с ним сюда только из желания укрыться от боли, страха и еще из желания попросить о помощи. Просто передумала потом, и только-то.

– Спасибо, – только и проговорила она, когда Хелин закончил ее нахваливать. – Кажется, нам уже пора. Скоро начнет смеркаться, да и похолодало. Идем?