Вся эта история с Геллером — мальчишкой без положения, живущим где-то в меблированной комнатушке в центре города, казалась ей нелепой и скучной. Она представляла себе, как он стоит теперь уныло на широкой, тихой улице возле запертой еврейской лавчонки, и на душе у него уныло, и постыла меблированная комнатка, где ему совсем не сидится, и дивилась самой себе: «Как могла я каждый вечер ходить к этому человеку на свидания?»

В эту субботу Шмулик снова проспал, сняв пиджак, все время от обеда до вечера в маленьком своем кабинетике, и снова в сумерки будил его, щекоча, какой-то подросток из родни:

— Шмулик, открой глаза! Шмулик, винокуренный завод горит!

Миреле не выносила этих молодых людей из родни, и ни разу за все время не удостоила их словечком. Теперь, проходя мимо открытых дверей кабинета, она сделала вид, что никого не замечает. Но Шмулик уже лежал на кушетке с открытыми глазами. Он потянулся всем своим отяжелевшим от долгого сна телом и ласково, добродушно улыбнулся ей:

— Миреле, пойдем к папе, хорошо?

Она прошла прямо в столовую, не оборачиваясь. Несколько недель тому назад на его предложение пойти вместе к родителям она ответила: «Найдешь туда дорогу и без меня». Теперь ее сердило, что он так скоро позабыл давешний ее ответ и надоедает своими приставаньями.

Вскоре после того, как Шмулик отправился с отцом на вечернюю молитву, в столовую внезапно донесся резкий звук звонка с парадного хода: кто то стремительно ворвался в переднюю, и посыпались быстрые вопросы:

— Нет дома? А когда вернется? Пошел на ужин к отцу?

Это был племянник Шмулика по прозвищу «Мончик большой», принарядившийся ради субботы и выглядевший франтом в новом с иголочки сером костюме и лаковых ботинках. У него было подвижное лицо типичного купчика и суетливые манеры заправского столичного жителя; он явился сюда из центра города и торопился обратно — не то к своим сомнительным аферам, не то к новому занимательному ночному похождению. Большие, беспокойные черные глаза блестели сегодня более обычного. Он снял шляпу, подсел к Миреле и завел с ней разговор; она была новым членом семьи, и ему хотелось поближе с ней сойтись: он стал рассказывать о своем отношении к Шмулику, о меламеде из Литвы, который занимался с ними в доме дяди Якова-Иосифа, когда они оба были еще детьми; о голубях, которых они в ту пору держали в флигельке, где живет теперь Миреле с мужем.

Однажды у них было десять пар голубей, они взяли из одной пары — самца, а из другой — самку, заперли в той маленькой комнатке, где теперь кабинет Шмулика, и решили посмотреть, что из этого выйдет. Хороши сорванцы, не правда ли?

Ясно было, что эта затея принадлежала Мончику, а Шмулик только помогал ее выполнить. Сразу видно было, что этот столичный франт много имел грешков за собою, да и в дальнейшем, должно быть, рассчитывал на новые авантюры: он был мужчина хоть куда, очень подвижной и вечно занятый какими-то планами.

Миреле почти не слушала его рассказов. Лежа на кушетке, она глядела на него широко открытыми глазами: до сих пор ей, кажется, еще не приходилось встречать такого типа. Однажды, вскоре после приезда сюда, она столкнулась с ним на одной из людных улиц, и он вызвался немного ее проводить: ей бросилось тогда в глаза, что у него множество знакомых и среди евреев, и среди христиан, и чуть ли не со всеми он на «ты», а некоторым кричит издалека:

— Слушай, зайди ко мне вечерком, ты мне нужен.

— Жди меня дома в одиннадцать часов. Не забудь — ровно в одиннадцать!

В доме свекрови все были самого высокого мнения об этом вечно занятом человеке. Каждый раз, когда он второпях забегал к Зайденовским, домашние обступали его и наперебой принимались допытываться:

— Мончик, почему ты не пришел в субботу?

— Мончик, тетка Перл прислала тебе из Варшавы подарок — видел?

— Мончик, поедешь с нами в воскресенье на винокуренный завод?

Все Зайденовские до единого души в нем не чаяли — Бог весть почему; каждому новому члену семьи приходилось выслушивать бесконечные рассказы о необычайном уме Мончика и деловой его сметливости, о том, что голова у него сызмала была замечательная и в науках он очень остёр, хотя восемнадцати лет от роду бросил коммерческое училище, не закончив курса, умудрился основать какое-то очень выгодное торговое дело на акционерных началах, во главе которого стоит и поныне. Теперь он уже приобрел в городе имя, кредит и большие связи, и люди из купеческой среды часто обращаются к нему за советом.

Засыпав Миреле потоком слов, Мончик собирался было уходить и держал шляпу в руках, как вдруг вспомнил об одном из многочисленных своих посетителей.

— Знаете ли, на этой неделе явился ко мне молодой человек, который сказал, между прочим, что знаком с вами, Миреле… Красивый молодой человек, прямо-таки писаный красавец, немного похож на румына. Позвольте, как его фамилия? Гел… Гел… ах да, Геллер… Он собирается издавать здесь копеечную газету на русском языке, но у него капитала всего-навсего три тысячи. По-моему, не стоит и приниматься, пропащее это дело.

У Миреле при первых словах Мончика забилось сердце, а потом словно замерло: «Мончик мог рассказать эту историю без всякого умысла, случайно… Но кто знает — не было ли в этом намека… Быть может, свекровь нарочно подослала его…»

После ухода Мончика она долго еще спокойно и неподвижно лежала на кушетке, сама дивясь своему хладнокровию. И вдруг досада взяла ее при мысли, что Геллер не стесняется захаживать к родственникам ее мужа и беседовать с ними о ней. Ей противно было теперь думать об этом человеке. В сердцах принялась она быстро одеваться, собираясь отправиться на ту отдаленную улицу, где обычно происходили их свидания: «Нужно положить конец нашим отношениям: все это становится просто гадким… Пора дать ему понять, что надежды его напрасны…»