— Не надо передергивать, Наташечка. Я всегда говорил и говорю, что у тебя острый природный ум и хорошо развитая интуиция. Я прекрасно понимаю, какое впечатление произвело на тебя вчера это неудачно брошенное копье. Поэтому и говорю тебе — не волнуйся. Не волнуйся, Наташечка. Не нагнетай обстановку, а поезжай спокойно на экскурсию. Вчерашний инцидент — это нелепая случайность, а не шпионские страсти по Верочке. Уверяю тебя, у нас нет повода для беспокойства. Никто за нами не охотится.

— А я и не говорю, что за НАМИ охотятся, я говорю, что ТЕБЕ надо быть осторожнее.

— Мне?

— Тебе.

— Почему только мне, Наташечка? — Искренне заинтересовался Алсуфьев. — Ведь в Китае мы были в одно и то же время. Почему ты решила, что угроза есть только для меня?

— Потому, — невозмутимо сказала я. — Потому что еще в XVII веке испанский драматург Педро Кальдерон сказал, что «Лучше всего хранит тайну тот, кто ее не знает».

— Ах, ну если так, если Кальдерон действительно это сказал, тогда я снимаю перед ним шляпу. Только, Наташечка, я не пойму, какое отношение имеет это мудрое высказывание к нашей с тобой истории.

Я недовольно посмотрела на Сергея. Прикидывается или действительно не понимает?

— Я тебя умоляю, Сережа, — я незаметно огляделась и, не заметив ничего подозрительного, приникла к столу, — если ты утверждаешь, что ничего не понял, я объясню еще раз. Мне не трудно. Только не говори потом, что я зануда.

— Наташечка…

— Да ладно тебе, обойдемся без реверансов, иначе мы целый божий день проторчим в этом ресторане и не попадем ни в университет, ни на экскурсию. Скажи мне, что я такого сказала непонятного? Лично мне все понятно — лучше всего хранит тайну тот, кто ее не знает! Я, например, не знаю никакой тайны Китая. Мой папа умер, когда я была еще маленькой. При всем желании он не мог мне ничего рассказать, поэтому я ни для кого здесь не представляю опасности. Никому в Китае нет до меня никакого дела. Надеюсь, с этим ты не можешь не согласиться.

— Да, но я тоже не знаю никакой тайны, связанной с работой отца в Китае.

— Правильно, ты никакой тайны не знаешь. Но об этом знаешь только ты. Никто другой не может быть в этом уверен на сто процентов. Гипотетически твой отец вполне мог рассказать тебе что-то такое, что тебе знать не следует. Ведь ты был взрослым, когда не стало твоего папы. Он мог с тобой поделиться какими-то своими секретами, воспоминаниями. Ну, я не знаю, Сережа, что ты смеешься? Я лично ни в чем таком тебя не подозреваю. Мне все равно, даже если ты знаешь секретный план дислокации стратегических сил Китайской Народной Республики. Я просто прошу тебя, обещай мне, что будешь осмотрительнее, чем обычно.

— Хорошо, Наташечка. Обещаю тебе, что буду вести себя более осмотрительно, нежели обычно. Но мне не нравится твой настрой. Ты ведь прекрасно знала моего отца. Если принять во внимание, что в словах Верочки есть некая доля правды, мог мой отец рассказать мне нечто такое, что поставило бы меня под удар? Разве похож он был на легкомысленного, беспечного человека, не замечающего, что творится вокруг?

— Нет, конечно, нет, — я выразительно фыркнула, беспристрастно разглядывая Алсуфьева.

Внешне полная копия своего отца — высокий, худощавый, рыжеволосый, — характером Сережа пошел не в родителя. Алексей Евгеньевич Алсуфьев был человеком прагматичным, жестким и рациональным.

— Но, Сережа, ты не слышишь меня. Или не хочешь услышать, не знаю. Я тебе про Фому, а ты мне про Ерему. У меня и в мыслях не было, что Алексей Евгеньевич мог рассказать тебе нечто такое, что поставило бы тебя под удар. Я говорю совсем о другом. О том, что кроме тебя, никто об этом знать наверняка не может.

— И я о другом, Наташечка, и я о другом. Ты тоже не слышишь меня. Допустим, то, о чем тебе поведала Верочка со слов своей дальневосточной знакомой, действительно имело место быть, и внезапная кончина твоего отца тому подтверждение. Неужели ты думаешь, что мой папа не предупредил бы меня. У нас ведь, как ты знаешь, были очень доверительные отношения. Я убежден, что все это инсинуации, которые гроша ломаного не стоят.

— Ты думаешь?

— Уверен.

— Ладно! — Я обреченно махнула рукой. — Поезжай в свой университет. Я поеду на экскурсию. Но при одном условии! Каждые полчаса мы на связи. Если что, я сразу приеду.

Алсуфьев дернулся было, хотел возразить, потом задумчиво пожевал губами.

— Хорошо, Наташечка. Я буду тебе позванивать.

— Не позванивать, Сережа, не позванивать, а посылать смски. Тоже мне, Крез выискался, позванивать он будет. Мы ведь в Пекине, в Китае, не забывай. Сам разоришься и меня разоришь! Смски, Сережечка, смски. Ты мне, я тебе. Договорились?

Он покорно кивнул.

Обещание свое я сдержала и каждые полчаса бомбила Алсуфьева вопросами: