Я изображал из себя австрийского военнопленного румына по национальности. Это было опасно, поскольку я не знал ни одного слова по-румынски. Это не имело большого значения в обычной жизни, как можно было бы это себе представить. Я воспринимался как «австриец», и русские редко спрашивали, был ли я немцем, румыном, венгром, чехом, поляком, итальянцем или кем-то еще из дюжины возможных национальностей. В то же время всегда был риск, что я могу столкнуться с румынскими военнопленными, и кто-то при этом мог бы упомянуть, что я тоже румын. Опасаясь этого, я избегал сталкиваться с военнопленными, и, в общем, удача мне никогда не изменяла.

Начальником отдела контрразведки был человек, которого звали Дунков. Он был самым опасным типом. Образованный и сравнительно богатый человек перед революцией, он бросил все ради того, во что он верил, чтобы строить лучшую жизнь, что воспитало в нем фанатизм, заставляющий его выискивать людей, подозреваемых в противоположных взглядах, и казнить их! Он никого не принимал на службу в контрразведку без личного собеседования. Осуществление нашего плана казалось очень трудным делом, но риск был оправдан, и, если бы план удался, то я бы оказался в неприступной позиции члена большевистской военной секретной службы.

Мы долго ломали голову над тем, как преодолеть эти трудности. И Мандич предложил такое решение — пусть я буду албанцем! Возможно, я не был похож на албанца и, конечно, не знал ни одного слова на этом языке, но, насколько мы знали, никто в Ташкенте кроме Мандича даже в глаза не видел ни одного албанца и тем более не говорил с ним! Невозможно было продумать ситуацию до мелочей и понять, какие вопросы мне могли бы задать на собеседовании, но в любом случае мне было полезно иметь родной язык, на котором никто в Ташкенте не мог говорить, чтобы меня проверить. У меня должна была быть придуманная история, легенда для объяснения того, как я попал в Ташкент. И вот что мы придумали:

В начале войны большое количество сербов дезертировало из австрийской армии к русским — я выше описал, как это сделал сам Мандич. Из этих дезертиров был сформирован «Сербский добровольческий корпус», который воевал в составе русской армии. Некоторых офицеров и сержантов прислали из сербской армии в Россию, чтобы помочь организовать это воинское формирование. Моя легенда состояла в том, что я был албанским солдатом-контрактником в сербской армии, по имени Джозеф Кастамуни. Будучи ребенком, я провел некоторое время в Америке и знал немного английский язык. В конце 1915 года меня послали из сербской армии в Россию для помощи в организации сербского Добровольческого корпуса. У Мандича была подлинная печать 5-го полка Сербского добровольческого корпуса. У него также было несколько незаполненных бланков, которые подписал полковник, когда этот корпус был разбит. С их помощью мы изготовили паспорт по образцу, который у нас был. Следует помнить, что я ожидал достаточно подробных вопросов при личной беседе с Дунковым, начальником отдела Военного контроля. У Андреева хранился мой большой фотоаппарат № 4А Кодак. С его помощью мы сделали ряд моих фотографий в австрийской и сербской военной форме. Они могли потребоваться для паспорта. В Ташкенте нигде не было никакого сербского военного обмундирования, но на нашем образце паспорта мы увидели, что сербская форма могла быть достаточно хорошо сымитирована на фотографии, если подрезать лямки от австрийской военной формы и повернуть кепи наоборот, так как на фотографии в нашем образце паспорта сербская фуражка была не остроконечной.

В нашем образце на фотографии впереди на кепи был какой-то значок. Его мы подделали, приклеив кусочек белой бумаги, поверх которого наклеили кусочек коричневой. В тот момент у нас не оказалось никакого клея, тогда для склеивания бумаг при конструировании кокарды, нужной для фотографии, мы использовали единственное клейкое вещество, оказавшееся под рукой — капельку абрикосового варенья! Эти фотографии были сделаны и напечатаны Андреевым, одна из них была обрезана по размеру фотографии, имевшейся в нашем образце паспорта, и наклеена на бумагу, на которой, как я уже рассказывал, имелась подпись полковника. С помощью имевшегося драгоценного подлинного штемпеля мы нанесли частичный рельефный оттиск на фотографию, как это делается на британских паспортах. Я был не единственным человеком, покинувшим Россию под видом одного из этих сербских солдат. Я полагаю, что Керенский проделал ту же самую вещь. Нашей следующий задачей было изобретение истории моих похождений, начиная от момента, когда я покинул 5-й полк и кончая моментом моего прибытия в Туркестан. Ее надо было подкрепить отметками и печатями, сделанными в моем паспорте.

Эта история была такой. Мне был предоставлен бессрочный отпуск по болезни 14 февраля 1918 года в Одессе. Затем я отправился в Вятку, где пару месяцев работал. Оттуда я направился в Архангельск, откуда британский флот эвакуировал Сербский добровольческий корпус. Здесь мне пришлось в качестве вольнонаемного специалиста служить в железнодорожном полку. 1 августа 1918 года мне предоставили двухмесячный отпуск по болезни, а 4 ноября вследствие слабого здоровья я был уволен в отставку, как негодный к службе, и получил разрешение проживать где угодно в России. Затем я путешествовал в поисках работы и получил отметки в паспорте в Сибири — в Чите 4 апреля и в Омске 23 апреля 1919 года. Затем я поехал через Семипалатинск в Семиречье — область Туркестана, граничащую с Сибирью. Все эти отметки были подписаны воображаемыми подписями. В одном месте стояла скопированная подлинная подпись полковника 5-го полка, который подписал чистый лист, имевшийся у Мандича. Мы довольно свободно использовали только нашу единственную подлинную печать, все же остальные, поскольку они были поддельными, ставили небрежно, так, чтобы их трудно было прочитать. Я показал этот документ Семенову, служившему в царской полиции. Он сказал, что его этот документ не обманет ни на секунду, но для случайного взгляда советского милиционера или мелкого советского работника он вполне сгодится. По сути, после решения своей задачи этот паспорт никогда больше никому не показывался. Возможно, мне здорово повезло. Подлинные документы, полученные мною в качестве сотрудника контрразведки, это было все, что мне было нужно. Как случайно нам удалось избежать детального собеседования у страшного Дункова, я расскажу дальше.

Особой причиной вербовки меня в секретную службу было следующее правительство было встревожено постоянными слухами о том, что британские офицеры в Бухаре подготавливают и инструктируют бухарскую армию. Рассказываемые детали были очень обстоятельными. Британские офицеры якобы тайно расквартированы в казармах, и чрезвычайно плотный кордон часовых, охраняющих их, препятствует доступу туда кому бы то ни было. Офицеры никогда не выходят из этих помещений и нигде не показываются. Было послано уже немало тайных агентов, чтобы разузнать подробности всего этого. Но ни один из них не вернулся. Работа секретной службы в Бухаре также была поставлена хорошо, и нам рассказали, что пятнадцать таких агентов были пойманы и задушены! У Дункова были большие трудности в поиске шестнадцатого. Мандич сказал ему, что его друг Кастамуни рискнет попробовать. Дунков попросил Мандича привести меня к нему в контору для собеседования.

Город Бухара лежал в десяти милях от главной Транскаспийской железной дороги. Железнодорожная станция называлась Каган. Русская территория в Бухаре состояла из полосы шириной несколько ярдов по обе стороны от железнодорожной линии и небольшой территории вокруг станций. Из-за чрезвычайно интенсивных транспортных потоков в Бухару и из нее эта станция имела гораздо большее значение, чем другие, и здесь был небольшой русский город. План большевистской контрразведки заключался в том, что в то время как я в роли опасной обязанности шестнадцатого шпиона буду пытаться попасть в Бухару, Мандич должен будет оставаться в Кагане, чтобы помогать и поддерживать меня и получать мои отчеты. Мы же, фактически, намеревались, попав в Бухару, не иметь далее ничего общего с большевиками, а попытаться найти возможность попасть в Персию или, возможно, в Афганистан.