– Да, да, - согласился я, - в Дрездене - мадонна Рафаэля!

Кассир был обрадован моими сведениями о Дрездене, бросил несколько "шене" по адресу галереи и еще раз внушил мне, насколько Дрезден есть "умштейген" во всех отношениях.

– Их бин кюнстлер, конечно, я посещу эту галерею в Дрездене…

Привычка за дорогу жить по географической карте помогла бы докопаться до смысла, но карта осталась у Володи, а разобраться по памяти в сетях железных дорог Германии было трудно, да и очень хотелось мне спать.

Всю ночь снился мне кассир, потрясавший билетом и кричавший мне в ухо: "Дрезден!…" Он даже тряс меня за плечо, но мне было не до того: приближалась гроза с треском и гулом грома, - я мчался к ночлегу, дрыгая педалями…

Ясное утро в вагоне. По мелькавшим в окне вагона зданиям было понятно, что мы приближались к большому городу.

– Это Дрезден?
– спросил я у соседа.

Веселый немец махнул рукой назад и свистнул: Дрезден-де вон где остался. "Да ист Лейпциг!" Я сообразил все…

В регистрационной вертушке контролер, пропускавший с платформы пассажиров, внял моему билету, отрезал: "фальшь!…" Со спущенным настроением отдался я течению обстоятельств. В кассе я уплатил штраф за мой сон от Дрездена до Лейпцига. Отдал я мой последний золотой пятирублевик и получил полторы марки сдачи, - это был весь мой капитал. Моя платежеспособность усмирила гнев кассира, но на билете он все-таки что-то черкнул. Эта отметка огорчила даже контролера, приведшего меня к кассе. Он долго дискутировал с человеком в будке, наконец, надпись была сширкнута резиной, и я, видимо, восстановился в каких-то правах.

Мне надо было отыскать в Лейпциге другой вокзал для отправления в Баварию.

Необходимо напомнить о моей внешности, о темно-зеленой моей блузе, выцветшей под дождями и солнцем, о штанах, забутых в высокие сапоги, о клетчатой кепи и о тигровом пледе, висящем на моем плече. Немного монгольский тип лица, загоревшего до черноты, довершал мой портрет; велосипеда, дававшего мне социальную устойчивость, со мной больше не было. Это напоминание о моей личности разъясняет вопросы разнообразных людей, обращавшихся ко мне в этот злополучный день: австралиец ли я, цыган ли, мадьяр ли, не были ли мои родители неграми. Не имея особой выгоды в обнародовании моей русскости, я только запутывал догадки любопытствующих обо мне. По слухам я знал о таможенной войне в эти дни между нами и Германией.

Все изложенное обо мне, плюс фальшивый билет, дает полное представление о моем подозрительном, рекламном впечатлении, которым я воздействовал на лейпцигских граждан.

Есть положения обиходной запутанности в жизни, которые на одних действуют угнетающе, на других, наоборот, - бодряще: я пережил оба эти состояния, сидя на бульваре Лейпцига и докуривая последние папиросы.

Был ранний час. Прошли рабочие; некоторые из них бодро и обнадеживающе, с жестом руки, бросали мне "мойн". Пошли приказчики и приказчицы - эти еще с улыбками, но не без доли пренебрежения бросали на меня взгляды, и чем выше по служебному рангу были проходящие, тем больше менялись гримасы их лиц по моему и по тигрового пледа поводу.

Последний прохожий, которого я запомнил, был в светлой паре с портфелем и с тросточкой. Полновесный господин. Он беззаботно шалил тростью, пока не ударился в меня глазами: лицо его мгновенно освирепело, он выдохнул воздух и свернул на другую аллею…

Лейпциг - мировой издательский центр!
– вспомнил я и почему-то даже привскочил от удовольствия на скамейке.

Какое мне было дело в эту минуту до издательств, но какие-то книжные ассоциации вздыбили мое настроение, я вошел в колею общей жизни, - самая трудность положения, в котором я очутился, показалась мне авантюрно-заманчивой и, как опыт, поучительной.

Трамвай доставил меня на другой конец города - к вокзалу баварских дорог В нем была тишина и пустота. В буфете содержатель его с женой пили кофе.

Я спросил кофе и бутерброд. Первая порция только раздразнила мой аппетит, я повторил заказ, ведя расчет на мои полторы марки. В таких случаях я знал, что надо воздерживаться от еды, чтоб выдержать предстоящий голод, - теперь же, после моих двух порций, я только сильнее проголодался.

Захотелось курить: купил две австрийские папиросы и получил никелевую монету сдачи.

Вокзал оживился. Пошли пассажиры сквозь вертушку.

– В Мюнхен?
– спросил я.

– О, я, - ответил контролер.

Повторилась та же история, что и на первом вокзале:

– Ист фальшь!
– и - обождите!
– опять попал я на доброго человека. Кассир чесал усами по стеклу своей дырки и мотал отрицательно головой. А моя фраза о неимении денег подняла ершом его усы.