Поговорить с Михаилом Хазиным решили и мы. Беседа происходила на углу Нового Арбата и Садового кольца, в кафе с подходящим к случаю названием — «Хлеб насущный».

— Когда и как вам пришла в голову концепция нарастающего кризиса?

— Все началось в конце 90-х. Я был формально заместителем, а реально начальником экономического управления администрации президента. Когда поступал на работу, замглавы администрации Лившиц сказал, что полномочия по набору людей он предоставляет мне. Я занимался подбором команды.

— Многообещающее начало. За что вас тогда ушли, Михаил Леонидович?

— В 1997-м нашей научной группе поручили писать доклад о состоянии дел в российской финансовой системе. Я этой работой и занимался, пока нас не разогнали весной. За что? Говоря откровенно — за то, что мы были единственным независимым от либеральной команды каналом информации для президента. Все было подготовлено, они начинали операцию «Дефолт» и их категорически не устраивало, что президент мог через нас располагать сведениями о том, с какой целью эта операция затевается. Но когда мы еще сидели на своих местах и писали доклад о том, почему дефолт неизбежен, мы вышли на весьма интересные наблюдения.

— На какие же?

— Разбираясь, как российская экономика устроена, мы обнаружили неожиданные параллели с экономикой американской. Мы увидели, что главным негативным фактором для нас является наличие некоего экономического сектора, у которого доходность отчего-то намного выше, чем в среднем по экономике. Это был рынок ГКО. Маленький по количеству задействованных там людей, но с точки зрения оборота капитала — просто огромный.

— Ага, знаменитый «пузырь», говоря по-американски. По-нашему — «пирамида». Об этом мы узнали в 98-м, но думали, что такое возможно лишь среди родных осин. А что же США?

— А в Америке тоже были сектора, существенно превышавшие средние значения доходности. Это был рынок NASDAQ и вообще вся так называемая «новая экономика». Мы начали в этом копаться, но времени, увы, оказалось мало — нас тут же выгнали. Зато после времени было сколько угодно. Летом 98-го я, спокойно сидя у себя в кабинете, занимался этим всерьез. Первый текст, если мне память не изменяет, был опубликован на сайте polit. ru. Потом он вышел в виде статьи в журнале «Эксперт». Это был еще сырой материал, но уже было примерно понятно, что вот так и вот так действовать нельзя потому-то и потому-то. В 2001 году мы — я, Олег Григорьев и Андрей Кобяков — сформировали концепцию структурного кризиса. Была написана работа по изучению межотраслевого баланса в США, она и вышла в 2003-м под названием «Закат империи доллара и конец „Pax Americana“»

— Тогда говорили: это научная фантастика. Сильно ругали?

— Кто как. Представители старой академической науки — Львов, Абалкин и другие — сказали: «Ну да, а что тут такого? Все понятно. Это написано слабо знающими политэкономию людьми, которые на свой манер описывают кризис современного капитализма».

— Они не поняли сути?

— Да. Видимо, потому что прочитали только первую и последнюю главы. Ну, ладно. Вторая категория — это монетарные экономисты. То есть Высшая школа экономики, Российская экономическая школа, всякие там «тройки-диалоги». Они просто сказали, что книга — это априорная чушь, которая даже обсуждению не подлежит. И, наконец, третья группа лиц — те, кто всерьез заинтересован в западной экономике, но сам при этом не экономист. Грубо говоря, это люди, которые делают карьеру на «новой экономике». Они-то как раз книгу прочитали внимательно. Но приняли ее в штыки. Не потому, что им неинтересны описанные там механизмы, а потому что не понравилась идеологема. Они сделали ставку на жизненный успех в некотором направлении, а им объяснили, что это направление — не жилец. Обидно. Ну и, конечно, наши эмигранты — те, кто уехал из СССР и России в США в расчете на лучшую жизнь и этой лучшей жизни не получил. Они демонстрируют, как правильно сделали, что уехали. И поэтому тоже настроены очень агрессивно. В общем, нас довольно сильно смешивали с грязью, но и число тех, кто с нами согласен, все время росло.

— А сейчас?

— В последние два-три месяца, когда стало понятно, что концепция прекрасно описывает картину кризиса, согласных стало больше. Хотя наша теория радикально противоречит общепринятым монетарным взглядам. Взгляды эти победили в мире в 1980-е, с победой финансового капитализма и переводом центра образования прибылей из промышленности в финансовый сектор. Описание этого сектора строилось и строится на монетаристском языке. Поэтому нам время пеняют: «Почему вы не говорите нормально, по-человечески? Надо говорить вот так».

— А вы?

— А мы отвечаем: «Простите, в ваших терминах о причинах кризиса адекватно сказать невозможно». Нам возражают: «Вы хотите сказать, что те, кто получает зарплату в 100 тыс., 500 тыс., миллион — говорят на неправильном языке? Господа, вы — идиоты».

— If you so clever, show me your money... Война языков вместо войны идей?

— Совершенно верно. Этот разговор носит чисто эмоциональный характер. Все центральные банки и министерства финансов ведущих стран — тоже монетаристы. Поэтому тот же Кудрин буквально неделю тому назад, оправдываясь за бардак, который он нам организовал, объяснял: вы понимаете какая проблема? Мы-то рассчитывали, что кризис заканчивается, а он вдруг стал нарастать. Но поскольку не существует теории, которая бы описывала такое развитие событий, мы пользовались той, что есть.

— Если факты противоречат моей теории, тем хуже для фактов...

— Тут только и можно сказать вслед за булгаковским героем: «Поздравляю вас, господин соврамши».

— Может быть, их работа состоит в том, чтобы делать непонимающее лицо?

— Г-н Кудрин — управленец. Я хорошо помню самого себя в этой роли. Единственный вариант — спросить экспертов. Они скажут хором: «Это идиот, самовлюбленный болван, который хочет сделать пиар на кризисе и потому везде печатает всякую чушь. В чуши никто не разберется, а про кризис поверят и заплатят ему много денег». То, что мы вначале написали теорию, а уж потом начали про нее говорить, никого не волнует. А у настоящего, хорошего пиарщика никакой теории нет и быть не может. Она нерентабельна.