Это все к тому, что и я сам собираюсь предложить рассуждение на одну из этих двух неприличных тем. А именно - про водку. Мою водку.

Познакомились мы в раннем детстве. Нет, семья у нас была приличная, по советским меркам даже очень, никто не пил (дед на старости лет увлекся, но это было сильно потом). Бутылки с «этим делом» хранились в каком-то неинтересном месте.

А знакомство было банальным. Беготня во дворе, нога, доска с предательским гвоздем, на подошве кровоточащая ранка, больно, страшно, крик. Прибежала бабушка. «Надо продезинфицировать водкой». Холодная мокрая вата, пахнущая какой-то «химикалией». Снова боль, но другая - химическая, жарко-холодная. «Ну-ну-ну, вот и все». Кровь течь перестала.

На той же неделе по телевизору была «В гостях у сказки», чешский фильм про Златовласку. Там главному герою отрубили голову, но Златовласка срастила две половины специальной мертвой водой. Была еще живая вода, от которой он ожил. Про мертвую я все сразу понял - это вот то самое, чем мне прижигали ногу. От нее кровь перестает течь. Иногда это полезно - вот как в кино или как тогда с гвоздем. Но все-таки лучше держаться подальше.

Что касается внутрьупотребления, то лет до тридцати я водку не пил. Совсем. Любящая мама в раннем детстве познакомила меня с вином, причем сладким: с грузинскими красными (которые в Грузии называются не «красными», а «черными», и в те годы были натурально грузинскими), со слащеным советским шампанским, которое я воспринимал как разновидность газировки, ну и с прочим алкогольным дюшесом. Я и сейчас все это по старой памяти люблю - как и вообще всякий «вкусный лимонад», с которым Державин как-то сравнивал поэзию. Но водка? Химикалия. Мертвая вода.

Конечно, в среднестаршем возрасте я самую чуточку пробовал. Приходилось срочно запивать водой из-под крана, после чего я возвращался к более интересным вещам - например, к хлорированию этилового спирта с целью получить убойное снотворное средство: где-то вычитал такой рецепт. Это самое зелье я таки изготовил и даже хотел опробовать на школьном приятеле (с его согласия), но в последний момент у нас хватило ума не травиться.

А еще водка была валютой. Это ее свойство я знал по селу Тарутино, где у нас была дача.

Водкой в деревне расплачивались за разные услуги. Это было проявлением не столько тотального пьянства (синячить ан масс начали, кажется, в конце восьмидесятых - начале девяностых, а тогда на дворе стояли более спокойные времена), сколько своеобразной деревенской деликатности. Напрямки брать деньги за труд было не принято, это разрушало иллюзию «добрососедской помощи», необходимой для поддержания нормальных отношений, как они тогда понимались. Ведь совершенно невозможно общаться с человеком по-человечески, когда ты платишь ему деньги за работу, да еще и торгуешься за рубль. А вот бутылка-другая считалась уже как бы и не платой, а угощением. Что «можно».

Самые совестливые настаивали на том, чтобы водка и в самом деле была угощением, - то есть норовили не только получить бутылку, но и раздавить ее вместе с дарителем. На это дело у нас обычно отряжался дед: «Ты мужик, ты и пей». И каждый раз после починки крыши или завоза какого-нибудь пиленого бруса дед, вздыхая, шел расплачиваться. Потом пил таблетки и морщился, вспоминая, как мужички хлопали его по спине, называли Михалычем и делились жизненными историями про баб.

Тут были свои тонкости. Отношение существенно различалось у людей среднего возраста и старших. Особняком держались твердые костяные деревенские старухи. По молодости лет я их мнениями не особо интересовался, но от разговоров - обыкновенно в гостях за столом - чего-то набрался.

Во- первых, старухи безусловно считали трезвость добродетелью. Одна с гордостью рассказывала о давно покойном супруге: «Путеец он у меня был, настоящий путеец, не пил вот ни столечко, только на праздник или еще чего там, и всегда одну». Другая рассказывала, как в деревне мужики однажды устроили по пьяни какое-то «безобразие», потом очухались и порешили в рот не брать год, о чем дали церковный зарок. К непьющим людям они относились примерно как к монашествующим: их считали если уж не праведниками, то как минимум людьми, взявшими на себя некую духовную ношу.

С другой стороны, все они твердо знали, что «мужик должен пить», такая у мужика планида. Многие «гнали», причем ведали процесс во всей тонкости -и знанием этим охотно делились.

К традиционным государственным запретам относились с презрительным терпением: начальство вообще воспринималось как источник всякого зла и нестроения, а уж в этом вопросе - тем более. «Дармоеды». Сейчас, задним числом, мне кажется, что привилегия «изготовлять продукт» в те времена была как бы закреплена в общественном сознании именно за старшим поколением: это считалось их «работой». Бабки-самогонщицы были, а вот, скажем, теток или девок - нет.

И совсем уж специфическое отношение у стариков было к «белой». Ее считали полуфабрикатом. Даже те, кто не умел или не хотел гнать самолично, обязательно пускали казенку в какую-нибудь доводку - как правило, настаивали на каких-нибудь цветочках или корешочках, на можжевельнике и на смородиновом листе, делали наливки и т. п. Хорошей хозяйке полагалось наряду с малосольными огурчиками, мочеными яблочками и домашним вареньем держать у себя набор разноцветных бутыльков. «Магазинная» на столе, особенно на праздник, воспринималась не то что плохо - но все-таки смотрели на нее косо.