…Допустим, что все, о чем говорили Ермаковы про анамнез истиц (сифилис, первый мертворожденный ребенок, три аборта и прочее) - правда.

Но почему же они тогда взялись за эти роды?

А они и не брались. Они и денег не брали (обычно роды стоят около тысячи долларов - вдвое дешевле, чем в коммерческом отделении роддома), но в случае неудачных родов денег они не берут.

Они не занимались никаким медицинским вмешательством. Женщина рожала САМА.

Если в этой системе случается катастрофа, происходит мгновенная переадресация ответственности и чувства вины на жертву. Ты не родила, потому что плохо работала. Ты не родила, потому что была не готова. Ты не родила, потому что у твоей бабушки тоже был мертвый ребенок. (В одном из роликов Лена объясняет человечеству: «Если у ребенка проблемы со слухом - он не хочет вас слышать, если проблемы со зрением - он не хочет вас видеть, а если ребенок покрывается красной коркой - значит он хочет сбросить с себя кожу и уйти из этого мира». Красиво так объясняет, убедительно.)

Так женщина, не вылезавшая из «Колыбельки», благоговейно внимавшая лекциям и почитающая Лену Ермакову за высочайший духовный авторитет, остается одна - с опавшим животом, трупиком на руках и острым чувством женской неполноценности. Она провалила самый главный экзамен в своей жизни.

Вышепроцитированный монолог Ольги Гончаренко я переслала Алексею Ермакову и попросила прокомментировать. Я читала его ответы со все возрастающим изумлением: то ли мы говорим на разных русских языках, то ли он отвечал не мне и не Ольге, а какому-то малоприятному образу сутяжницы и аферистки, намеренной разуть его трудовую семью на полтора миллиона рублей. Напомнив про гайморит, ОРВИ и прочее, он снова сообщил о неготовности к родам. Уличил Ольгу в том, что она только раз посещала бассейн в «Колыбельке» (вероятно, других бассейнов в Петербурге нет), а благополучие вторых - стационарных - родов объяснил так: «Как раз вторые роды подчеркивают, что проблема не в нас, а в особенностях ее организма…» На Олино вопрошание: «Почему нельзя было мне проколоть пузырь хотя бы?» - авторитетно ответил: «Потому что дома - нельзя, это не игра. У любого вмешательства есть побочные эффекты». А если эффект невмешательства - инвалидность, вегетативное существование, сломанная судьба?
– хочу спросить я, но вспоминаю, что акушер Ермакова не занимается родовспоможением, она просто присутствует на родах и ответственности ни за что не несет.

Но самое поразительное - комментарий к тому, что роды длились три дня. «Но именно так и надо переносить патологический предвестниковый период, - пишет мне Алексей, - иначе - пожалуйста, в роддом, и пусть там развлекаются с медицинскими вмешательствами вместо разумного ожидания. А где сила духа, понимание происходящего, которое есть у подготовленных и разумных женщин? Это еще раз подтверждает ее неготовность к родам и к жизни с ребенком. Она же не единственная. Именно разумное ожидание позволило десяткам женщин спастись от кесарева».

«Так и надо», - перечитывала я, глазам своим не веря. Спастись от кесарева важнее, чем спасти жизнь ребенка?

«Так и надо», - писал мне отец пятерых детей, принявший вместе с женой полторы тысячи счастливых младенцев - привратник рая и начальник хора.

Где же ваша сила духа, Ольга Гончаренко, почему вы не запаслись разумным ожиданием?

А где же ваша сила духа, Ольга Васильева, мать младенца со сломанной шеей, где ваше понимание происходящего?

На фразу о «естественном отборе» Алексей ответил интригующе: «Хотите об этом подискутировать?»

Но дискутировать мне не хотелось - все уже выстроилось в окончательной и печальной ясности.

Образ энтузиастов и подвижников, ставших жертвами трагического стечения обстоятельств и профессионального форс-мажора, оболганных желтой прессой, - этот прекрасный страдательный образ как-то мгновенно и окончательно погас.

Оля Васильева говорит, что Ермаковы предлагали ей - во избежание излишнего геморроя - закопать ребеночка в лесу.

Не знаю, так ли это. Но почему-то уверена, что всей этой истории, скандала и судебного разбирательства не случилось бы, если бы Ермаковы обладали пусть минимальной способностью к сочувствию своим уже бывшим клиенткам. Если бы они не выбрасывали их так хладнокровно из памяти, из жизни, не записывали в небытие, не уходили бы так бесследно. Если бы они приняли на себя хоть немного чужой трагедии. Если бы они вообще понимали, что это - трагедия, а не только «неудачные роды».

Спрашиваю у следователя Гатчинской прокуратуры Александра Левочкина: - Вы общались с Ермаковыми после смерти ребенка Оли Васильевой. Что-то же было тогда в их поведении, правда, - чувство стыда, вины, ну хотя бы неловкости? Ну хоть как-то они переживали?
– Совсем не заметил, - говорит.

Подумал и еще раз сказал: - Нет, не заметил.

Отец Петр (Мещеринов) о 90-летии Поместного Собора

– Открывшийся в конце семнадцатого года Поместный Собор принял много важных решений. Но революция не позволила претворить их в жизнь. Как вы считаете, оставил ли Собор, несмотря на это, какой-то след в истории русской Церкви?

–  Это одно из главнейших событий в нашей церковной истории. Поскольку, помимо восстановления патриаршества, что само по себе чрезвычайно важно, Собор продемонстрировал доброе здравие и расцвет сил церковного организма. Для меня в нем важна попытка осмыслить современность с церковно-евангельской точки зрения.