–  Целый день, вы представляете?
– горестно говорила мама Катя.
– У меня дети - а надо было ехать за какими-то ордерами, потом менять их на договор найма. На это ушел целый день!

На переезд ушло еще три года. Потому что в одной из новых квартир отклеивались обои на потолке и надо было их подклеить. А еще надо было найти грузовик, чтобы перевести вещи, - задача практически невыполнимая. Две четырехкомнатные бутовские квартиры пустовали в послушном ожидании, пока обои подклеются, а грузовик найдется. Вдобавок был план раздобыть где-нибудь хоть немного мебели. Мебели не было, совсем, и это казалось большой проблемой. Мебель из прежней квартиры за годы эксплуатации совсем развалилась и никакой перевозке не подлежала.

В условиях полной нищеты, ведь можно было бы, думалось, сдать те квартиры, например на год, а на вырученные деньги решить много разных, даже и невероятных задач.

–  Но мы же собираемся переезжать, - недоуменно отвечала на мои прагматичные соображения мама Катя.
– Зачем же нам сдавать квартиры, если мы совсем скоро в них переедем?

–  Может, вы хотя бы сдадите квартиру на Соколе, когда съедете? Вам бы очень пригодились эти деньги.

–  Да, деньги пригодились бы, - задумчиво соглашалась мама Катя.
– Но если сдавать, нужно сначала сделать ремонт, а откуда же взять деньги на ремонт?

В августе 2006-го С-вы все-таки переехали.

Никакой ход между этажами прорубать не стали, уж слишком это оказалось хлопотно. Благотворители подвезли искомую мебель, подарили стиральную машину. Подклеились ли обои - не знаю. Решающим обстоятельством в деле переезда оказался найденный грузовик: детки перетаскали в него свое имущество и отправились в новую, прекрасную жизнь, в которой каждый получил чуть больший уголок, чем раньше.

Мы приехали глянуть на нынешнее житье-бытье С-вых с фотографом - подросшие детки носились вокруг, истерически лаяли собаки, метался перепуганный кот. Папа злился. Мама смущалась. Девочки отнеслись к идее сниматься с энтузиазмом: все приоделись, причесались. Мальчики застеснялись и попрятались, сестринским уговорам поддался только самый младший, Миша, которого семь лет назад возила в колясочке одиннадцатилетняя Аня, ныне студентка педучилища.

–  Жизнь улучшилась?
– спрашивала я у мамы Кати. Горы вещей на полу остались, но и пространства прибавилось, ощутимо.

–  Ну, конечно. У нас теперь есть гостиная, где дети могут смотреть телевизор, - отвечала мама Катя.
– И праздники есть где отмечать, на Соколе совсем было не развернуться. И Бутово мне нравится. Людей меньше - идешь по улице, никто тебя не толкает. Недорогие магазины у нас рядом. В старом доме, если вдруг что-то ломалось, надо было месяц ждать мастера. А тут день. И подъезд чище. И люди приятнее. Дети бегают на улице, кричат, топчут травку, рисуют мелками, никто ничего не говорит. Там бы сразу развопились. Вот только с вещами и продуктами здесь меньше помогают. Предлагают бесплатные продовольственные заказы - но за ними надо ехать в управу, а она далеко, и это так хлопотно, так сложно.

Напротив нового бутовского дома С-вых - школа, тоже новая, яркая, опрятная. Но детки каждое утро вшестером ездят в старую, на Сокол. На метро, полтора часа в один конец с двумя пересадками, в час пик.

–  А почему не перевести всех в ближайшую школу?
– спросила я. Уже зная ответ: хлопотно же, сложно.

–  Говорят, еще и денег в этой школе собирают слишком много, - добавила мама Катя.
– Даже туалетную бумагу надо покупать самим. Нам это не по средствам.

–  Но ездить на Сокол так неудобно.

–  Да ладно. Уже привыкли.

–  А что в вашей старой квартире? Не сдаете?

–  Нет. Нужен ведь ремонт, и жильцов искать непросто. Кто будет всем этим заниматься… А в той квартире теперь пусто, свободно, - добавила мама Катя почти с отвращением.

Жизнь, она в Бутово: в гаме, в крике, в детских страстях и обидах, - а на Сокол выезжают как на работу. Там дела, которые зачем-то надо делать, школы всякие. Там стоят пустые свободные квартиры. Там живут одинокие злые люди. Вокруг них тишина. Есть повинность такая: пустота и свобода. И мама Катя давно это поняла.

Шуба: история желания

В середине 80-х годов в Москве было мало шуб. Попадались в продаже - и тотчас, конечно, расхватывались - афганские дубленки: жесткие, сухие, с буйными нечесаными воротниками, с обильнейшей вышивкой. Дамы старшего возраста по старой привычке называли их «трофейными» - и печальные то были трофеи. От дубленок несло пустыней и злобой, вышивка маскировала обязательные изъяны: кривые строчки, заштопанные потертости, расползшиеся швы. Казалось, их и шили-то в маленьких угрюмых афганских деревнях только для контрибуции, для покражи, для врага - чтобы чужие люди поскорее отобрали эти ненужные, нелюбимые вещи и подальше с ними убежали. За дубленками стояли очереди.

А о шубах мы читали книжки, иной раз и в тех самых очередях. Правда же, русская словесность замечает шубу, видит ее, не ленится окинуть благосклонным поощрительным взглядом. Вот самый что ни на есть скромный, на скорую руку составленный список литературных шуб.

Заячий тулупчик. Бекеша Ивана Ивановича: «А какие смушки! Фу ты, пропасть, какие смушки! сизые с морозом! Взгляните, ради Бога, на них… сбоку: что это за объедение! Описать нельзя: бархат! серебро! огонь!» Аж мороз по позвоночнику, как писано: бархат, серебро, огонь.