В течение дня Владимир Ильич несколько раз разговаривал с сыновьями по телефону, просил привести к нему друзей по гаражу - друзья приходили, он впускал их в квартиру и спрашивал, что ему теперь делать. «Я говорю ему: Вовка, елки-палки, на хера ты стрелял?
– вспоминает Григорий Максимович (фамилию он просил не называть), просидевший у Белова полтора часа.
– А он отвечает: а на хера они дверь ломали? Я с ответом не нашелся, а он, видимо, заподозрил, что я по заданию милиции пришел, и он мне говорит: Гриша, ты, блин, к ним не пишись, они же все твари! Я даже обиделся. Вова, говорю, хоть я твоих сыновей и уважаю, к ментам я сам знаешь, как отношусь. Он обнял меня и говорит: ладно, придумаем что-нибудь».

В квартире Беловых, кроме охотничьего ружья в большом сейфе (сейчас Нелли Ивановна собирается его продавать, и сейф выставлен на лестницу), хранилось два нарезных ружья и пистолет Макарова - происхождение этого оружия туманно; скорее всего, его оставил у отца кто-то из сыновей - об этом косвенно свидетельствует и то, что в протоколах изъятия фигурирует только ружье, а по поводу остальных стволов никто ничего не знает - ни откуда взялись, ни куда делись. Друзья Владимира Ильича рассказывают об этом арсенале, считая его доказательством того, что Белов, если бы хотел, отстреливался бы гораздо дольше, но по людям он, по мнению друзей, стрелять бы не стал никогда - он и на охоте-то, когда они всем кооперативом ездили на озеро Маныч, гуся почти не бил, и, когда заканчивалась водка, начинал проситься домой. «Ему больше общаться нравилось, чем гуся бить», - говорит Владимир Князев.

В разговорах прошел второй день осады. Ночь прошла спокойно, утром Владимир Ильич позвонил своему другу Князеву (его в гаражах называют «ваше высочество»), почти дословно повторив вчерашний разговор с Григорием Максимовичем. После обеда позвонил в Невинномысск младшему сыну и сказал: «Славик, привези мне цитрамону, отдышусь и буду сдаваться». Сын зашел в аптеку, купил лекарство и около восьми часов вечера приехал к отцу, но к квартире его уже не пустили - на площадке толпились спецназовцы в касках и врачи скорой помощи, там же суетился Нуйкин. Людей в подъезде было еще больше, чем в первый день.

Дело в том, что в вечерних новостях - вначале на питерском «Пятом канале», а потом на НТВ - рассказали о ставропольском происшествии, и кто-то из федеральных начальников позвонил в Ставрополь и долго ругался: что, мол, там у вас происходит, немедленно заканчивайте, - и к квартире Белова снова стянули все экстренные службы.

Врач скорой помощи Кобзева, действуя по инструкции, вызвала на место происшествия спасателей - вызов от нее поступил в половине десятого вечера. «На лестнице за старшего формально был Нуйкин, но у него был такой вид, что ему только памперса не хватало, постоянно говорил: „Предполагаем труп, предполагаем труп“, - вспоминает один из спасателей.
– Он районный милиционер, а спецназовцы все краевые, им на него всем плевать. То есть старшего на самом деле не было, решений никто не принимал, действовали наобум». Руководил спецназовцами двухметрового роста мужчина в штатском, который говорил, что надо штурмовать квартиру. Вначале у кого-то возникла идея пустить под дверь нервно-паралитический газ, и за газовыми гранатами даже послали милиционера, но оказалось, что они хранятся на складе за городом, а чтобы их получить по акту, нужно дожидаться начала рабочего дня, потому что на складе нет никого из материально ответственных сотрудников.

Потоптавшись у двери еще с полчаса, двое спецназовцев стали бить в дверь прикладами автоматов. Белов выстрелил в дверь еще раз, потом попытался задвинуть дверь шкафом и стиральной машиной, но не успел; бойцы уже ворвались в квартиру, и пенсионер, отстреливаясь, убежал в комнату. Что было дальше - неизвестно, но секунд через десять один спецназовец выбежал на лестницу с простреленным бедром - он кричал: «Мать вашу, что же вы стоите, он же сейчас уйдет!», - потом из квартиры прозвучало еще несколько выстрелов, а потом вышел второй боец. «Все?» - спросил у него Нуйкин. «Нет, сердце у него еще бьется», - ответил спецназовец, и остальные бойцы, оставив Нуйкина и спасателей на лестнице, вместе с врачом вошли в квартиру.

В шесть часов утра из квартиры вынесли труп Владимира Белова. Утром 4 мая пресс-служба краевого ГУВД объявила, что пенсионер покончил с собой.

В тот же день Нелли Ивановна Белова вернулась домой. К сороковинам сыновья заменили выбитую дверь, а дочь Веры Ивановны Куксовой побелила заново потолок на лестнице, зашпаклевав входные отверстия от пуль. Нелли Ивановна до сих пор носит траур, постоянно плачет и часто вспоминает мужа. О последней ссоре старается не думать, говорит только: «Не надо наши раны тормошить, родненький. Большое горе у нас случилось, и я во всем виновата». Но друзья Владимира Ильича зла на нее не держат, звонят ей, успокаивают. И, конечно, матерят милицию.

«Им же хочется в Рэмбо поиграть, - говорит Григорий Максимович, - а с настоящими террористами бороться - кишка тонка. Что ночью по городу страшно ходить - их не интересует, а пенсионера брать штурмом - это пожалуйста. Даже не извинились, что человека убили. А ведь еще бы день он просидел, элементарно еда бы закончилась - сам бы тихо и спокойно вышел. Он же сразу остыл, это и по разговору с ним было понятно», - и Григорий Максимович рассказывает анекдот про зайца, который спасается бегством от комиссии, кастрирующей тех, у кого три яйца: «они сначала отрезают, а потом считают». «Так и у нас: вначале хоронят, а потом разбираются», - комментирует Князев. «Знаешь что, корреспондент, - добавляет старик.
– Мы очень тебя просим - верни Вовке доброе имя. А то его по телеку уже „ставропольским снайпером“ называют, по типу американских маньяков. А мы его с детства знаем, он не маньяк».

Я киваю - не из соображений политеса, а вполне искренне. Ну да, доброе имя. А какое, злое, что ли?

Миссия российской армии за рубежом

Международные миротворческие операции начали проводиться с 1948 г., сразу после образования ООН. После окончания холодной войны они превратились в своеобразный военный мейнстрим. Начала пропагандироваться мысль, что теперь армии вообще для того и существуют, чтобы «творить мир». Настойчивость, с которой эта мысль внедряется в сознание общественности, камуфлирует как ее сущностную абсурдность, так и провалы попыток ее практического воплощения.