Недавно мне рассказали удивительную историю о дружеской мужской взаимопомощи простых людей, русских пацанов. В самом сердце Финляндии, в сказочном хвойном бору затерялась небольшая лесная дорога. Замечательна она тем, что посреди асфальтового полотна есть люк. Называется он - тяжелый магистральный люк для смотровых колодцев. И вот представьте себе - некая дружеская компания из небольшого русского городка (расположенного близ границы) зачастила на эту дорогу с совершенно определенной целью. Цель - злонамеренный обман финской дорожной службы. Подъезжает отечественный автомобилист к чугунной крышке, открывает ее и проваливает машинное колесо в дырку. Ох, беда-беда! Машина, накренясь, стоит посреди дороги, водитель бегает вокруг и набирает финскую службу спасения. Ущерб-то какой, господа чухонцы! Ось-то сломалась! И полуось тоже. Да, и сделка сорвалась - опоздал из-за вашего головотяпства к бизнес-ланчу. Какой бизнес-ланч в лесу? Не ваше дело, где русскому деловару нальют и насыплют, - платите еще и моральный ущерб. Долго кормился этим промыслом небольшой провинциальный клан - и если уж совсем становилось плохо с деньгами у какого-нибудь близкого этому прекрасному кружку человечка, его отводили в сторону и шепотом говорили: «Прости, Витек, в долг не даем из принципа, чтобы ты не привыкал к благотворительности, а вот адресок один, так и быть, скажем. Дадим тебе не рыбку, а удочку!»

И вдруг случилась самая настоящая неприятность - финские дорожники крышку заварили. Подъехал очередной Витек к люку - а кормушечка и екнулась. Позвонил тут Витя друзьям, и вихрем примчались на лесную дорогу все члены дружеской компании. Привезли с собой атмосферу мужской взаимопомощи, все добродетели сословного единства и газовую горелку. Отрезали друзья крышку люка, и, под одобрительный гул, Витек въехал колесом в родную дырку.

Стыдливость. Есть у меня подруга Катя, сосредоточие всех тех добродетелей, о которых я здесь упоминала, и всех тех, до которых еще и не дошла. Например, выносливость - женская же добродетель?

Катя считает себя выносливой. И любит об этом поболтать. «Из школы, - говорит она, - я ничего не вынесла, а с работы сразу вынесла два ведра майонеза!»

И про «хочется - перехочется» имеется у нее своя история. «Муж, - рассказывает она, - запил у меня этим летом. Да еще в деревне, у мамы. Надо ж в Москву его перевозить - а как? Чистый фантомас. Посадила я его в автобус, едем кое-как. Автобус раз в два часа останавливается - девочки направо, мальчики налево. А мой штаны расстегнуть не может, не то что пипиську держать. Пытался, так у него струя, веришь ли, во все стороны, как поливалка. Вот я, пока держала своего зомби, сама ничего сделать-то и не успевала. Ну, ничего - хотелось и перехотелось».

И про стыд Катя знает лучше многих других. «Стыдно, - говорит она, - когда видно!» - «А что видно, Катя?» - «Видно, что у тебя ничего нет. Что ты гол, как сокол. Нечем прикрыться, не за кого спрятаться». Вот это Катино представление о стыде кажется мне страшно интересным. Что нужно стыдиться не чего-то дурного, что ты сделал, или чего-то нехорошего, что в тебе, у тебя есть, а главный стыд - это когда ничего нет. Вот этот-то главный стыд и надо скрывать, прятать. Мне кажется, что если когда-нибудь отыщется какой-нибудь фантастический русский клад, что-то вроде главного сокровища отечества (на поиски такого рода невозможных чудес американские мифологи любят посылать Индиану Джонса), то это будет тщательно запрятанный пустой ящичек. Спрятали, потому что стыдно, что - пустой.

Напрячься. «У такого легче украсть, чем попросить», - иной раз говорит Катя про того или другого своего знакомого, но я знаю - ей вообще легче украсть, чем попросить. Катя ничего не крадет (разве что вынесет ведерко-другое майонеза), но она никогда и ничего не просит. В этом главное отличие интеллигентских и мещанских жизненных укладов. Елена Веселая считает, что это интеллигенты усвоили лагерную мудрость: «Не верь. Не бойся. Не проси», только приноровились просить. Так вот, кто б там эту мудрость ни усвоил (я-то считаю, что скорее мещанские сословия приняли эти слова всей душой), но просить простые люди никогда не умели и никогда не научатся.

Но главное знание, которое я получила от Кати - это ее уверенность, что в каждой семье должен быть «смотрящий». «Смотрящий» - это Катя взяла опять же из лагерного фольклора («смотрящий» зоны, «смотрящий» отряда), но я слышала, что таких людей называют еще «держателями».

Чаще всего это женщины, которые удерживают семью, удерживают пьющих своих мужей, «держат» детей.

Уходит такой человек, и семья рассыпается; те домочадцы, что послабее - пропадают, «опрокидываются».

«Катя, - спрашиваю я, - а как это - держать? Что нужно делать, чтобы держать?»

«Не могу сказать, как, - говорит Катя.
– Надо НАПРЯЧЬСЯ».

Офисные добродетели

Главная добродетель среднего класса - добродетель совсем не хитрая. Заключается она лишь в том, чтобы быть средним классом. Быть тем, чего, по общему мнению, нет. Или почти нет, но оно вот-вот должно появиться, только все никак не появится. Быть основой экономики цивилизованного государства. Быть как на Западе. Быть как у людей. Быть самой широкой целевой аудиторией. Быть основной группой налогоплательщиков, которые за свои же собственные деньги имеют право. Быть главной политической опорой действующей власти, которая эту власть сама выбрала и сама же не переизберет, если что. Быть теми, с кем считаются. Быть наиболее страдающим от финансового кризиса сегментом. Быть наиболее тонкой (в России) прослойкой. Быть надеждой и опорой, но все же в большей степени надеждой.

За пятнадцать капиталистических лет Россия пришла к тому, что роль страдающего народа в интеллигентском сознании перешла к среднему классу. Глашатаи среднего класса поклонялись интеллигентским кумирам - Чубайс с Гайдаром ездили в гости к Окуджаве, трезвоня об этом на всю страну и показывая себя по телевизору. Интеллигенция, в гроб сходя, благословила, и с тех пор средний класс есть самое ущемленное, самое уязвимое, самое страдающее, самое бесперспективное (наподобие апельсинов в северных широтах), самое несчастное и девиантное, что только может быть в России. Первое время средний класс отождествлялся с демократией. Давайте восклицать, друг другом восхищаться, высокопарных слов не надо опасаться. Газета «КоммерсантЪ» разговаривала с читателем латинскими крылатыми фразами. Этот дискурс обладал весьма продолжительным временным континуумом, иллюзия сделалась уже очевидной, но с ней не хотели расставаться. Так до сих пор никто и не воскликнул (даже в газете «КоммерсантЪ»): Mala tempora currum!