В стихах крестьянам «глянутся» те же качества, что и в художественной прозе: большие идеи, искренние чувства и благородно-простые словесные формы. Когда я читаю коммунарам плохих современных поэтов, то хорошо грамотные мужики к месту припоминают подходящие стихи из классиков и декламируют их. Вылезет из-за парты какой-нибудь кузнец, да и начнет сокрушаться:

— Э, нет, паря, не тот товар! Вон у Пушкина-то: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя, то как зверь она завоет, то заплачет как дитя...» Картина!! Скоблит тя по коже! И все как есть правдишное. А слова-то! Вот они! Ровно нашинские!

За кузнецом не утерпит еще кто-нибудь:

— Али взять Микитинова: «Вырыта заступом яма глубокая...» Во, брат! Занутрит тя от этого стиха! Всю жисть будешь держать в памяти.

Интересная история вышла у нас со знаменитым стихом Фета — «Шопот. Робкое дыханье». Разбор его в коммунальной аудитории был для крестьян последним испытанием их способности ощущать самую утонченную, «эфирную» поэзию,

Моя уверенность в провале «Шопота» была тверда. Но представьте: Фет заворожил «грубые» крестьянские сердца! И я раскаялся в неправильном предубеждении против его стихотворения. Картина, набросанная Фетом лаконическими, неотразимыми мазками, сильно ударила моих слушателей по нервам и воспламенила их воображение.

— Тут все человеческое, — таяли коммунары от стиха Фета.

— А природа-то как нежно описана!

— И луна, и соловей, ну все при ночи! Ровно у нас в мае месяце, вон там, за баней, над рекой.

— Речка... Ишь, серебрится... Живая картиночка!

— По себе понимаешь — все написанное в стихе.

— Мал золотник, да дорог.

— Ноне так уж не пишут стихов. Пошто это так?

Отзывы масс почти всегда категоричны и недвусмысленно ставят любое сочинение на подобающее ему место. «Приговоры» составляйте на основе сделанных аудиторией предложений. Никакой отсебятины в них не вносите.

В примечании закрепляйте все те мелкие, но нужные показатели отношения аудитории к произведению, которые не могут быть высказаны в оценках слушателей, как то: поведение публики в продолжение читки, сколько человек спало, сколько зевало и дремало, сколько ушло из аудитории, много ли споров, вздохов, слез и ругани вызвала читка, на каком месте публика отказалась слушать и т. п.

СТЕКАЧОВ И. А. — Сбрехал он тут порядочно: из поезда бабу ружьем не убьешь. С земли убьешь. С поезда на ходу не убить: он дрожит весь, шатается все время. Когда чаю, бывало, кружку нальешь, — она вот так болтается, все выплещется.

ЗУБКОВА А. 3. — Хлопня простая: не убить. Кабы Балмашев бил сейчас же, как баба соскочила... А то, хочь как иди поезд, — не убить. А товарный во все стороны бултыхается, как ворогуша его тянет, на все стороны. Кабы в темижки стрелять, как баба соскочила, можно бы убить. А то она кое-то еще дорогой бегла. Я поверила бы, если бы сразу, а то солдаты торговались еще сколь меж собой.

БОЧАРОВА П. И. — Тут война, а она спекулирует, да еще с обманом с таким. Приравнял он ее к белякам. Поддернул ее заодно. Уж вон как обсказано все ясно!.. И народно обсказано.

БОЧАРОВА П. Ф. — Баба себя охраняла «ребенком» этим. Опасала себя от солдат. А из вагона солдат мог убить ее. Осерчал: может, она с ним «не согласилась». У него мысли были на это...

ЗУБКОВА А. 3. — Как ястреб над мясом сидел он над нею. Ждал. Все долбануть хотел.

ЕРМАКОВ Я. М. — На взгляд только рассказ хорош, а разжуешь — он кислый. Читать его будто бы и охота, а вышла из него несоленая соль. Не сосредоточена «соль» в одну линию. Поэтому рассказ нельзя пускать в деревню в этом виде. Деревне нужно преподавать тот же соус, только в другом вкусе.

ШИТИКОВ Д. С. — Повернусь к бабелевской женщине — судить ее. Вообще, сколько я их по дорогам видал, ни одна женщина от души не говорит. Лишь бы только сесть в вагон. А когда в вагон сядет, то равноправная. «Не кури!» «Подавил табаком!» Кричит. Хозяйствует. Каждый баран за свою ногу виснет, и я по-своему буду долго говорить о рассказе. Шестьсот верст прошел я по Дону. Только в станицах школы, а хутора были без школ. Там живут староверы, дикари дикарями. Табаку не было — перец курили. Это знает Бабель? Сложное дело — про деревню писать... Баба просто обманывала Балмашева. Потому что баба, пока борщ сварит, семь раз мужа обманет, а не кстя, не моля убить бабу нельзя было. Писатель и сообразил: дай-ка подставлю ей контрреволюцию, будто она плохо выразилась про Ленина и Троцкого. Обличить эту внутреннюю «блоху» захотел. Да деревенские бабы все «блохи». Мужики сами знают, что баба — точило. Что же их всех, что ли, бить? Про гимназиста и барышню я не знаю, а про деревенскую девку и парня — знаю. Сидит Бабель на втором этаже и выдумывает звезды, природу. Звезда, как кошкины глаза при огне, — зеленая. Очень хорошо написал Бабель брехню. В дальнейшей истории жизни люди будут про солдат читать у Бабеля. Прочтут и скажут: «Брехню написал». Совсем опровергать ее нельзя, но мужицкую психологию он не знает, темпу мужицкого не знает. Казак никакого материнства не признает. Он — балда такая, что — во!!! Он рубить только может. Куда, бывало, командир, туда и казаки. Разве теперь, при советской власти, изменилось? Это может быть.

Обстрогались... Нужно писателям — правду писать. Раз пишешь для всего СССР, то пиши на все языки. Описываешь курских — говори по-курски, описываешь казаков — говори по-казацки. Казаки говорят: спя, лежа, стоя, а не спят, лежат, стоят. Ожидаешь в рассказе лучшего, а там нет его.

БОЧАРОВ А. И. — Вихорь пронесся и затух.

БОЧАРОВ А. И. — Рассказ — пустая бутылка.

БЛИНОВ Е. С. — Говорят о жалости Балмашева к девкам. Этим хотят указать на благородство, которое он проявил к девкам. А почему он еще накануне не пожалел девок? А то, вишь, когда пожалел! Когда сам на «бобах» проехал. Никакого в этом революционного благородства не получилось. Для этой идеи автор дал неправильного типа. Балмашев — шелапутный. Ни к чему «балахриста» Балмашева автор смешал с большой идеей.