Беседу свою старец Никодим заключает такими словами: «Если я даю какие-то наставления, то вы лучше проверяйте, может, я ошибаюсь. Я ведь сам учусь. Я просто очень люблю художественной молитвой заниматься… А ведь это просто приспособление, чтобы помыслы удерживать» {387} .

В последний год своей жизни старец Феодосий вел дневниковые записи, которые представляют несомненную ценность для тех, кого интересует практика умного делания. Ниже приводится несколько отрывков из его дневника, читать которые следует с известной долей трезвости. Всегда возникает невольная потребность соотносить прочитанное со своим личным опытом, но при этом надо не упускать из вида, что автор записей — отшельник и схимник, проведший десятки лет в молитве и пустынном уединении. Не стоит увлекаться сравнениями, забывая, кто мы сами и как мы живем.

Старец был очень строг и требователен по отношению к себе. В назидание себе самому он делает, например, такую запись: «Кто одолевается сном и разленением, бурею помыслов во время умной и сердечной молитвы, не готов к занятию ею». К концу жизни старец пришел к выводу о необходимости применения в молитве художественных приемов. Суточное правило старца состояло из 100 четок, или 10000 молитв Иисусовых, и исполнялось им попеременно — то стоя, то сидя, то на ходу. После каждых 20 четок — некоторый отдых. Попутно старец записывал в дневнике свои наблюдения.

«При медленном произнесении молитвы старался каждое слово произнести словом или умом со вниманием, заключая ум в слова молитвы. Ум в продолжение молитвы иногда рассеивался и, даже, на минуту забывался, но опять заключался в слова молитвы. Молитва шла иногда претрудно, а иногда легко от навыка-повторения, особенно, когда сердце, хотя мало, ощутит присутствие Божие — Господа Иисуса Христа в произносимом устами или одним умом Его Всесвятого имени… Когда душа и тело утомлялись от непрестанного молитвенного труда, то сердце располагалось к сокрушению и умилению, — но я не уделял пока сему особенного внимания и не останавливался сердцем на них, чтобы незаметно не рассеяться помыслами, а продолжал более внимать умом словам молитвы, особенно святому и сладчайшему Божественному имени Спасителеву… С навыком правило совершается легче. Но при легком совершении правила требуется большее внимание ума, чтобы он не рассеивался, ибо тогда незаметно вкрадывается поспешность… Для поддержания внимания надо останавливаться… передыхая по совершении каждой молитвы. В конце правила ум уже утомляется и не в силах делается ко вниманию… Тогда достаточно для него [ума] вообще памяти Божией — веры в присутствие Христа Спасителя…

Когда правило исполняется нетрудно и мир помыслов бывает, то враг завистливый, чтобы осквернить молитву, действует на ум и сердце тонкими прилогами тщеславия и высокоумия, если душа во время молитвы оставит память о греховности своей и о смертном часе. Если этим внутренним искушением, при бодрости ума и ненависти сердца ко всему греховному, не достигнет враг своей лукавой цели, тогда он старается смутить душу через внешние искушения при встрече с людьми душевно неустроенными и при различных затруднительных обстоятельствах. Сохранение в этом случае спокойствия духа с упованием на Бога и преданием себя Его святой воле и трезвение с молитвою побеждают это вражье искушение…

Хотя бы правило исполнялось неопустительно и словесная молитва не прерывалась, но это еще не молитва, а только внешнее выражение ее. Чтобы не остановиться на сем подвиге, нужно всегда помнить, что молитва есть дыхание души, живая беседа ее с Богом… а посему и слова молитвы, особенно имя Господа Спасителя, должно произносить с особым благоговением, и тогда из него, как из сосуда, будешь черпать живую воду, текущую в жизнь вечную».

Старец молился сокращенной пятисловной молитвой. Попытка перейти на молитву полную описана в дневнике следующим образом: «Два дня совершал молитву Иисусову полную… Чтобы внимать каждому слову полной молитвы, требовалось больше времени и напряжения ума, для исполнения положенного правила, с ущербом для чувства сердечного. С охлаждением же от непосильного труда… стало ослабевать и внимание к словам молитвы, и духовное дело молитвы переходило по временам в дело механическое… с забвением и сухостью. После порассудил паки держаться, как вначале, половинной молитвы, со вниманием особым к качеству молитвы: светлости ума и живости сердца… Остановился на сокращенной, более удобной по немощи моей [молитве] для внимательного совершения правила».

Основное внимание в записях старца Феодосия уделяется овладению художественными приемами, которые, по его мнению, весьма полезны для совершенствования как словесной молитвы, так и умно-сердечной. Опыт художества в результате привел старца к обретению молитвы самодвижной.

«Что касается молитвы художественной, то, — по совету преосвященного Игнатия (Брянчанинова) новоначальным, — особенно не искал места сердечного, обращая больше внимание на внимательное, благоговейное призывание молитвы. Когда же место сердечное само собой определилось и ощущалось во время благодатного посещения умиления, тогда, — по совету другого преосвященного молитвенника еп. Феофана Затворника, — пребывая умом в сердце, в указанном умилением месте сердечном, творил там умом молитву, пока не отойдет умиление и не прекратится ощущение опытом места сердечного. После же не искал сам художественно (искусственно), по указанию святых отцов „Добротолюбия“, места сердечного и не творил там художественной молитвы Иисусовой, чтобы несвоевременным и ошибочным „своим деланием“, без руководства наставника, не усвоить неправильных приемов и не навредить себе…

Чувство умиления, исполняющее сердце, без особого художества может показать место сердечное и служить простым, естественным (а не искусственно-художественным) и благодатным способом вхождения в него и пребывания в нем. Этим способом благодать Божия учит простых и усердных молитвенников истинной умной молитве (св. Максим Капсокаливит), хотя, может быть, и не так скоро, как вместе с художественным способом, предлагаемым святыми отцами в „Добротолюбии“, особенно под руководством опытного наставника… Древние св. отцы и, хотя редкие, современные, например приснопамятный о. Иоанн Кронштадтский, и, может быть, другие сокровенные рабы Божии, простые молитвенники, богаты были живою верою и любовию ко Господу и посему всегда и просто находились в молитвенном общении с Ним. Мы же, немощные и расслабленные телом и духом, до времени… нуждаемся в пестуне — детоводительстве внешних правил (художеств)… пока под опекою их не возрастет наш дух молитвенный…

Телесная и душевная жизнь у нас установлена Творцом в союзе и соответствии между собою, а через них и с духовною жизнью, отсюда видно и значение художественных приемов, употреблявшихся святыми и предлагаемых нам ими в „Добротолюбии“. Кроме сих главных нужнейших пособий для всех, могут у каждого обучающегося умной молитве с разумом [быть] и свои собственные пособия, ему только удобные, святоотеческим не противные и безвредные, и их нельзя уничижать (как это иногда делают наши духовные писатели более с теоретической, чем опытной точки зрения). Как бы кто с внешней стороны ни молился, только бы постоянно молился со смирением, вниманием и умилением… Вероятно, многие случаи неумения пользоваться художественными приемами „Добротолюбия“ без наставников и руководителей, что часто приводило к прелести, заставляли таких писателей церковных часто предупреждать и предостерегать от них и особенно от придуманных каждым своих приемов при сем с неподобающим душевным настроением — неразумным высокоумием, придающим излишнюю важность внешности молитвы в ущерб ее истинному внутреннему настроению».