А? А что... А смеяться не станут в штабе?

Какой смех? Только чтоб что не надо не написали.

Ну да, об указе, и боле чтоб ничего. Не одних же минеров касается. Накажем, чтоб ни гу-гу! Чай, не маленькие и в штабе.

Умолкли, обдумывая вопрос. Или делая вид, что обдумывают в деталях: верно, каждый-то про себя не сегодня пришел к этой мысли, только вслух не решался сказать. Заплевали окурки, опять занялись картошкой.

Тут бы и мне обнаружить себя, разыграв, что, ага, мол, сумел подкрасться. Вряд ли к моей уже теме вернутся. Но обрывать не хотелось важный для них разговор. И для меня почему-то важный.

Правда, не знаю, брат, как твою, а мою не обманешь и справкой с печатью. Пива выпьешь, бывало, узнает с крыльца! Не нюхом же, не по виду?

С пива какой вид. Чует. Вот как и мы порой раньше, чем миноискатель голос подаст. Это у всех у них, если любят. Мать так и вовсе за тысячу километров... Мальчишкой я на Урал уехал, и вот когда начал сбиваться с пути...

По этой части?

Еще и хуже. В карты втянулся, компания там нашлась. Ни сна, ни работы... Она же и помогла.

Мать?

А каким способом, представляешь? Деньги вдруг вздумала посылать! До того сам помогал им, затем и ехал. А тут получаю, и раз и два. Я обратно она обратно. Как-то в пух просадился на отыгрыш их пустил. Ну, понятно, продул до копейки. Тогда и зарекся уже на всю жизнь. Последнее продавала...

А может, прознала через кого?

Откуда! И думать не думала. В отпуск приехал что с тобой было, спрашивает. Я ей начистоту. Удивилась. Вот, говорит, не знала, что в нашем роду такое... Одно знала, что сердце у тебя доброе.

Жива?

Вместе теперь, с моей-то, живут, а поначалу... Не больно поладили меж собой. Глупость, конечно, и пережиток. Вроде упреков в том опасаясь, что та и другая без ничего. Война породнила, серьезная-то нужда.

Страх тем боле.

Там, в Сибири?

Ну дак понятно, не за себя.

Ну да, и это. Легче вдвоем-то. Сынишке опять же глаз...

Аппетит не велик у них был на картошку, слышно, опять перестали жевать.

Ведь каково им там ждать нас было, а, Николай? Каждую-то минуту! Мы-то на отдыхе, может, и в батальонных тылах загораем, а им это разве известно? Только и мысли вот-вот сейчас... Круглые сутки та пуля одна свистела, месяцы, годы у них в ушах...

Это, брат, верно, нам было все ж веселее.

Виднее хотя бы.

Ну да, и так.

Впервые, должно быть, им ясно нарисовалось, как это было, дома, без них.

А мне почтальонка привиделась, эвакуированная Нинка. В том же колхозом даренном платке, но не в нашем селе, а в далеком сибирском. В этот именно час, там давно уж не ранний, поскольку в Сибири часы вперед. И холода туда раньше приходят. День самый скучный, последний предзимний, какой лишь один и бывает в году. Сковано все, только свалянные снежинки, как пух тополиный, шевелятся у крылец. Общее будто родное село их, хоть Николай-то, по разговору, жил вроде и не в селе. И избы их будто бы по соседству. И мимо них-то и пробегает, мелькая за пряслами, Нинка, вьется, как голая, на ветру. А миновав и вздохнув всей грудью, пальчиками откидывает платок за шею, вроде как капюшон плащ-палатки, расправляет на лбу повлажневшую челку, поскольку невеста уж по годам. И позади уже страхи. И только из этих вот двух окошек ее караулят глаза, как в войну...

Да, вот и ребятишки... Завидно, чай, ко всем батьки пришли...

Ну уж, ты скажешь...

И правда, брат, извини...

Что ж извиняться передо мной-то...

Лица мне были уж не видны, только кучка подернутых пеплом углей в косой рамке из черных прутьев да блеклый отсвет на полах шинелей и сапогах. Лучше, чем так-то... Где это раньше я слышал и от кого? И отгонял, будто вспомнить боялся, и знал, что не вспомню не отступлюсь.

А когда вспомнил, так жаром и окатило! Словно мой куст полыхнул от костра. Чуть с кулаками не кинулся в тот момент на Прасковью. На тетю Пашу, соседку, что помогала нам чем могла...

На похоронку в то утро к нам бабы сбежались. Паша одна у порога стояла, не голося. А как отвылись, губы склеенные разжала и внятно сказала под материн обессиленный всхлип: А может, и легче будет, чем так-то...

Мать не услышала, и остальные не удивились. Кто-то за плечи успел меня охватить. И я решил, что умом она тронулась, тетка Прасковья. Одна во всем доме жила, свою похоронку на дядю Степана первая получила, за месяц призвали его до войны...

С тех пор по избам не голосили. Кончился этот обычай в селе.

Мы-то как выжили, а, Никола?

Должен был кто-то. Выпало нам.

Смеху-то свету вот дожидаемся. Как темна! Чтобы к утру проходы успеть проделать. Луну и ту кляли за то, что светила, как испокон. Ощупью по полусотне их разряжали, тех же хоть и лягух...

Кой в чем, положим, и проще было. Главное было систему их разгадать. А тут все смешалось, и никакого порядка. Тоже вот и бурьян. Как тетиву натянул, поди, нитки, стебель какой затронь...

Вот он когда, весь их план, объяснился. Хоть до ума это позже дошло. В тот миг другим все внимание занято было. Не знаю, с какого момента, в секундной ли полудреме, в путанице воспоминаний, но стал мне слышаться голос отца. Будто он сам там сидит с фронтовым своим другом, тоже сержант ведь, старший. Справится, кончит работу благополучно, тогда и объявится, а прежде времени что ж обещать...