— Раб! Коня! Зови сыновей!

Пожилой раб-ухуанец [4] выскочил из-за дома, бросился исполнять приказание. Два младших сына — рослые и широкоплечие красавцы — встали рядом с Угунем.

— Скачите в отару, — приказал Угунь, — возьмите там двадцать овец и поймайте в ближнем косяке лучшего коня: едем к шаману.

Через некоторое время мужчины, едущие на охоту, и женщины, идущие в поле, могли видеть Угуня, который гнал коня и овец к дому шамана. Раб и сыновья помогали ему.

Наконец они достигли частокола высотою в три человеческих роста, из-за которого выглядывала четырехскатная черепичная крыша. Громко залаяли псы в ограде. К воротам подошел толстый, длинноусый, со скучающим взглядом прислужник шамана. Узнав дружинника старейшины, он низко склонил голову:

— Какая счастливая звезда привела тебя к нам, почтенный?

— Передай Великому, — ответил Угунь, — что мне очень нужен его совет. Передай также, что я подношу ему дар: двадцать овец и прекрасного белого коня.

Прислужник ушел и вскоре вернулся:

— Великий по поручению богов принимает для них твой дар, но говорить с тобой не может, так как готовится к беседе с владыкой неба.

— Хорошо, — сказал Угунь. — Передай Великому в знак нашего уважения вот это.

Он отвязал от седла большую, сшитую из шкур четырех лап тигра суму, полную беличьих шкурок, и подал прислужнику. Тот снова ушел, а вернувшись, сообщил:

— Великий приказал мне коротко узнать у тебя, в чем дело. После этого он даст совет, как тебе поступить.

— Так, — проговорил Угунь, — отнеси ему еще вот это.

И он достал четыре золотых бляшки в виде оленей и две такие же подвески в форме звериной лапы с тремя прямыми когтями.

— Возьми и ты себе подарок, честный служитель, — продолжал Угунь, доставая кольцевидные бронзовые серьги с искусно сделанными головами змей.

Теперь прислужник, выйдя из дому, встал сбоку от двери, а на пороге появился шаман, приземистый и широкоплечий, с длинным лицом, изборожденным морщинами. На нем голубой халат с рисунками красных грифонов. [5]

— А! — воскликнул он, делая обеими руками широкий жест. — Да это славный Угунь?! А нерадивый слуга даже не сказал мне, какой желанный гость ожидает меня у ворот!

Он окинул опытным взглядом овец и коня и, видимо, остался доволен. Затем он пригласил Угуня в дом, а сыновья и раб остались на улице. Войдя в дом, шаман и Угунь опустились на шкуры, лежащие на полу. Двое рабов принесли в раскрашенных глиняных мисках вареную баранину, а в чашках — пьянящий напиток из кобыльего молока.

После взаимных расспросов о здоровье, стадах и урожае ячменя шаман наконец спросил:

— Какое же дело у тебя ко мне, славный Угунь?

— О, Великий, вчера я увидел у своих дверей сосуд сватовства.

— Счастье семье твоей, Угунь, — произнес шаман. — Что же дальше?

— На подарках я увидел знаки рода Быка.

— Ну что ж, — голос шамана стал суровым, — надеюсь, ты знаешь, как поступить?

— Да, Великий, я дважды выбрасывал дары Быка на позор его людям. Но сегодня случилось то, что привело меня к тебе. На дне сосуда было перо филина! А ты знаешь, Великий, что, когда перо филина находят со знаком рода Быка, это…

— Да, — прервал шаман, — это значит, что имеют дело с Байгет. Теперь я сам вижу, что дело серьезное.

— Ни в одном из родов нашего племени, — продолжал Угунь, — нет шамана могущественнее ее. И лишь немногие, такие, как ты, Великий, могут сравниться с ней. Что же могу сделать я, простой человек?

— Даже не все из нас, — в раздумье произнес шаман, — могут произносить ее имя.

Затем он замолчал и закрыл глаза. Казалось, шаман заснул. Наконец он открыл глаза и уставился на гостя:

— Сейчас я беседовал с владыкой неба, — произнес он чужим, незнакомым голосом. — Он сказал мне: «Если внучку Угуня едет сватать сама Байгет, значит, это угодно мне, а потому Угунь должен исполнить мою волю».

— О, Великий, — в смятении вскричал Угунь, — я не знаю, что мне делать. Побудь у меня во время сватовства, ведь словами и делами твоими руководят духи неба.

— Много дел у меня, славный Угунь. Мне жаль, но я не смогу тебя посетить.

— О, Великий, я отдам тебе косяк из двадцати лучших кобылиц и юную невольницу из племени кыргызов, краса которой превосходит красоту цветов Хорезма! [6]