— Оставьте ваших лошадей этому парню, — сказал Амарин Гудул, указывая на одетого в тряпье мальчишку, который протягивал руку в надежде заполучить монетку, а наконец ее получив, расплылся в ухмылке. — Вы получите расписку, не волнуйтесь. Вы можете расслабиться по меньшей мере на два сезона. А если проявите себя с лучшей стороны, то, возможно, и навсегда. Как я, например. Конечно же, — тут он понизил голос, — вы должны будете взять на себя и кое-какие обязательства.

По длинной винтовой лестнице они поднялись наверх и оказались на узенькой улочке. Из окон домов, не прерывая своих разговоров, лениво посматривали люди. Эта картина была настолько обычной, что входила в явное противоречие с тем, что они видели внизу.

— И что же те люди, сэр, — они рабы? — поинтересовался Уэлдрейк.

— Рабы? Ни в коем случае! Это свободные цыганские души, как и я. Они свободно бредут по огромной дороге, опоясывающей мир, и дышат воздухом свободы. Просто они по очереди занимают свои места в маршевых отделениях, что всем нам приходится делать время от времени. Они исполняют свой гражданский долг, мой господин.

— А если они не захотят исполнять свой гражданский долг? — тихо спросил Элрик.

— Я вижу, мой господин, что ты и в самом деле философ. Но боюсь, что вопросы столь невразумительные вне моей компетенции. Правда, в Троллоне найдутся люди, которые с удовольствием будут обсуждать с тобой такие отвлеченные предметы. — Он дружески похлопал Элрика по плечу. — У меня есть несколько друзей, которые с радостью вас примут.

— Ваш Троллон — процветающее место. — Роза сквозь пространства между домами посмотрела туда, где с такой же неспешностью двигались другие платформы.

— Да, мы поддерживаем определенные стандарты, моя госпожа. Я сейчас распоряжусь о расписках.

— Не думаю, что мы продадим вам наших лошадей, — сказал Элрик. — Мы не можем двигаться со скоростью пешехода.

— Вы уже так двигаетесь, мой господин. Движение у нас в крови. Но мы должны приставить ваших лошадей к делу. Иначе, мой господин, — усмехнулся он, — мы далеко не уйдем.

И снова взгляд Розы охладил пыл Элрика. Но его раздражение росло, когда он вспоминал о своем мертвом отце и угрозе, нависшей над ними обоими.

— Мы будем счастливы воспользоваться вашим гостеприимством, — дипломатично сказала Роза. — А кроме нас в последние дни никто больше не был принят в Троллоне?

— Кто-то из ваших друзей опередил вас, моя госпожа?

— Как насчет трех сестер? — сказал Уэлдрейк.

— Трех сестер? — Он покачал головой. — Если бы я их видел, то наверняка бы запомнил. Но я узнаю в соседних деревнях. Если вы голодны, то я буду счастлив предоставить вам кредит. У нас в Троллоне превосходная кухня.

Было очевидно, что нищих в Троллоне нет. Краска всюду была свежей, стекла сверкали, улицы были аккуратные и чистые — Элрик, пожалуй, таких и не видел нигде.

— Похоже, что все язвы и печали скрыты внизу, — прошептал Уэлдрейк. — Я буду рад, когда покину это место, принц Элрик.

— Думаю, с этим возникнут трудности. — Роза говорила тихо, чтобы никто чужой ее не услышал. — Уж не хотят ли они превратить нас в рабов, как тех несчастных внизу?

— На мой взгляд, в ближайшем будущем они не собираются отправлять нас туда, — сказал Элрик. — Но у меня нет сомнений — им нужны наши мускулы и наши лошади, но отнюдь не наша компания. Я не собираюсь здесь задерживаться, если мне не удастся быстро обнаружить хоть какой-нибудь ключик к тому, что я ищу. У меня мало времени. — К нему возвращалось его прежнее высокомерие и прежняя раздражительность. Он пытался подавить их в себе, так как понимал, что они — симптомы той болезни, которая привела его к нынешнему затруднительному положению. Он ненавидел собственную кровь, свою зависимость от рунного меча и прочих сверхъестественных средств, которые были необходимы ему для поддержания жизни. И когда Амарин Гудул привел их на центральную площадь, застроенную далеко не новыми магазинами, общественными зданиями и домами, для встречи с приемным комитетом, Элрик пребывал отнюдь не в радужном настроении, хотя и знал, что сейчас им более всего требуются ложь, лицемерие и обман. Его попытка улыбнуться не вызвала ответной любезности.

— Пливет вам, пливет! — воскликнул призрак в зеленых одеяниях с маленькой заостренной бородкой и шляпой, угрожающей поглотить всю его голову и половину туловища. — От имени мужей и дев Тлоллона, говолю вам, что наши селдца наполняются счастьем пли виде вас. Или, говоля плостым языком, считайте нас всех своими блатьями и сестлами. Меня зовут Филиглип Нант, я один из театлальных…

Он принялся представлять разных людей с необычно звучащими именами, странным выговором и неестественным цветом кожи. Уэлдрейк глядел на них с ужасом — словно их внешний вид был ему знаком.

— Похоже на Общество изящных искусств Патни, — пробормотал он. — А может, и того хуже — на Коллегию поэтоведов в Сурбитоне. Я с большой неохотой посещал то и другое. И еще много им подобных собраний. В Илкли, помнится, было худшее.

Он погрузился в мрачное созерцание этой картины, с улыбкой, не более убедительной, чем улыбка альбиноса, слушая имена, пользующиеся здесь известностью. Наконец он задрал свой острый нос к небесам, на которых все еще висели дождевые тучи, и начал в качестве самозащиты декламировать что-то себе под нос. Но его тут же окружили зеленые, черные и алые костюмы, шуршащая парча и романтические кружева, источавшие ароматы сотен садовых цветов и трав — цыганская пишущая братия — и унесли его прочь.