— Не знаю, — отрезал Олег. Чем дольше он вел разговор с Женей, тем суше и строже звучал его голос. — Что? Убьют тебя?

— Ну… А кто их знает?! Мало случаев таких? Убьют и… концы в воду!

— Но ты ведь сам сюминут намеревался убить себя. Значит, не страх смерти заставляет тебя терпеть унижения?

— Покалечат! Инвалидом оставят! Без рук, без ног! А это может и похуже смерти быть — в восемнадцать-то лет! Меня прямо сегодня после отбоя бить собрались! Всем взводом! Ты ведь знаешь! Ты ведь слышал!

— Я уже говорил сегодня в столовой: то, что вы с Александром и Игорем открестились от обещания защищать друг друга, не снимает с меня ответственности за вас троих и прочих солдат. Бессомненно, ты опасался зря. Я бы не допустил, чтобы тебя избили.

— Да-а… зря опасался… — Сомик зашваркал ладонями по лицу, — мало ли что ты говорил… Ты еще говорил, что воспитанием и обучением должны заниматься те, кто… это самое… призван к тому долгом. А не те, кому это выгодно… Тоже говорил, что, мол, это гнусно и ты этого не допустишь… И что? Одни понты только… Сержанты помыкают нами, как хотят, и все их слушаются. И ты в том числе! Бегаешь как миленький, отжимаешься… слушаешься их.

— Я, как и ты, клялся строго выполнять требования воинских уставов, приказы командиров и начальников. Следовательно: подчиняться сержантам — часть моего долга. И твоего. Другое дело, что прежде, чем избирать определенную методу воспитания, командирам вперво надобно было убедиться, имеются ли у воспитуемых ресурсы выдержать ее.

— Мой долг! И издевательства сносить — тоже долг? Когда они… специально натравливают на меня весь взвод! Как будто, чтобы я подтянулся к уровню других, а на самом деле — чтобы посмеяться… Я ж не виноват, что я такой — все могут, а я не могу… На меня теперь из-за них никто спокойно смотреть не может. Ржут, шпыняют, обзывают по-всякому…

Олег, до того стоявший у скрюченного на земле Сомика на коленях, поднялся во весь рост. Позади него послышались торопливые шаги. И сдавленные голоса:

— Вот он! И этот придурок здесь…

— Гусь, ты чего стоишь, наблюдаешь? Живо волоки обоих в казарму! Там Бородуля нарисовался, чухает пока, в чем дело… Живо, пока он кипешовать не начал!

— Помимо физических нагружений, воин должен выдерживать и психологические, — не оборачиваясь, проговорил Трегрей. — Суть не в том, что сержанты жестоки (а это, бессомненно, так). Суть в том, что ты слаб. И телом, и духом слаб: немощен и труслив. На срочной службе новобранец приготовляется к войне. А воин напросте не может быть слабым. Иначе он не имеет права называться воином…

В этот момент к ним подлетели сразу несколько старослужащих, в числе которых были Мазур, Киса и сержант Бурыба. Гусь укрывался за их спинами.

— Чего вы тут титьки мнете? — зашипел Бурыба на Сомика и Олега. — Чего прячетесь?.. Ох, е-мое… — выдохнул он, откачнувшись назад, когда заметил, в каком виде Женя. — Ох, придурок…

— Вешаться хотел, — пискляво констатировал очевидное Мазур.

— Все, — подытожил Киса. — Крандец тебе, Бурыба!

— А чего мне-то? Ты что на меня все сваливаешь. Я тут при чем?

— А кто его загонял?

— Чего, загонял-то? Гонял, как всех. Ты, между прочим, тоже пендель ему сунул раза два. Спрыгнуть думаешь? Если меня спросят, я молчать не буду. Вместе на дизель поедем!

— Может, это не из-за нас… то есть, вас? — предположил Гусь ломким каким-то голосом. — Может, его девушка бросила…

— Да какая у этого чмыря девушка!..

— Да тихо вы! Ничего никому не крандец, — встряхнувшись, деятельно засуетился Мазур. — Короче… Ты, Киса, скидавай верх. Скидавай, скидавай! Не спорь! А ты, придурок, наденешь его шмотки…

— Глянь, на шее у него следы синие, — отпустил еще один комментарий Гусев. — А глаз… Маму вашу, смотри на его глаз! Такое скроешь разве?

— Ой, крандец!.. — взявшись за голову, заскулил Киса.

— Закройтесь все! — рявкнул Бурыба и тут же, чуть присев, воровато оглянулся. — Заладили: «крандец», «крандец»… С Бородулей добазаримся. Главное: чтобы свои же пацаны языками не трепали.

— Свои пацаны — не будут, — скрипуче сказал Гусь.

Он, Бурыба и Мазур выжидающе уставились на Олега. А Женя Сомик, остолбенев при виде своих мучителей, сжался в комок, закрыв руками лицо.

— Слышь, Гуманоид! — угрожающе нахмурился Бурыба. — Это уже не шуточки. Всем плохо будет, если дело вскроется. Ты ж не дурак, должен понимать, что помалкивать надо, а?

— Тем более, ты сам тут тер этому лоху, что он слабак и вообще не прав, — вступил Гусь. — Из него реального воина делали, а он в петлю полез. Баба, а не мужик. По всем понятиям выходит, что на нас вины нет.

— Меня еще не так гоняли, — добавил Бурыба, — и что? Знаешь, как меня гоняли? Врагу не пожелаешь. Я руки на себя не пытался наложить. Скрепился и терпел. И мужиком стал… который способен родных, близких и страну защитить… Короче, забудем всю эту бодягу, лады? И Сомик сам тоже выступать не будет. Да ведь, Сомидзе?