Шрифт:
Дед Ундри с Анной дошли до своего дома, но перед самой калиткой, словно бы по уговору, остановились.
— Не посидеть ли немного на вольном воздухе? — предложил Ундри.
— Отчего ж не посидеть! — согласилась жена. — Вечер хороший, тихий.
Они сели на широкую скамью, что стояла вдоль палисадника, покойно сложили натруженные руки на коленях.
— Ох и пиво у Розы! — еще раз похвалила Анна. — Ну, прямо, хмельная. Все лицо горит.
— Да ты и от уйрана [2] пьяной бываешь, — добродушно усмехнулся Ундри, однако же согласился: — Верно, пиво доброе.
2
Уйран — пахтанье.
Какое-то время они сидели молча, и молчание не было им в тягость. За долгие-долгие годы они научились хорошо понимать друг друга с полслова и даже вовсе без слов. Временами им казалось, что обо всем уже давным-давно переговорено, переговорено не раз и не два.
В саду у соседей пока еще робко, словно бы пробуя голос, запел соловей. Старики заулыбались: вспомнили свою далекую, — да, уже очень далекую! — молодость, свои соловьиные ночи. Ведь они бывают в молодости у каждого, и как бы потом жизнь ни складывалась, остаются в памяти до седых волос.
Первому соловью ответил откуда-то издалека второй, потом, послушав их состязание и, должно быть посчитав, что у него выйдет еще лучше — защелкал, засвистел, раскатился звонкой трелью третий…
— Как наяривают, а! — с тихим восхищением проговорил Ундри.
— Поют, — откликнулась жена. — Радуются.
— Когда вот так сидишь да соловьиные песни слушаешь — жизнь такой хорошей кажется, что и уходить из нее не хочется.
А ты и не торопись, — на этот раз Анна подкольнула мужа. — Ты еще меня переживешь.
— Смерть ведь она не разбирает, — неопределенно ответил Ундри, а потом не удержался, добавил: — А кто кого переживет — это еще вопрос. Слышала, что радиво говорит: женщины живут дольше мужчин. Вы только притворяетесь слабым полом… Так что всего-то скорее тебе придется оставаться без меня.
— Что ж, мне не привыкать, — вздохнув, проговорила Анна. — Вспомни-ка: только поженились — ушел на войну. Сначала на германскую, а потом — на гражданскую. Пожили вместе — опять война. Опять тебя четыре года не было…
Они опять помолчали, послушали соловьиный пересвист-перещелк. Потом Анна, должно быть подумав о чем-то о своем, сказала:
— Ты-то уходил на войну, ладно. Тут ничего не попишешь. А вот Петя бросил Розу и за большими деньгами куда-то подался — этого я не понимаю….
Ундри молчал. То ли соловьев заслушался, то ли сказать было нечего. Но жена истолковала его молчание по-своему, истолковала, как несогласие с ней, потому что заговорила теперь громче и горячей:
— Роза — дура. Разве бы я на ее месте отпустила Петра? Что за необходимость?.. Все мы, чувашки — дуры-бабы. Майра [3] на все бы махнула рукой — и на дом, и на усадьбу — и поехала бы за мужем: попробуй оставь ее одну! А нам — землю жалко, дом свой оставлять жалко. Вот и живем при живом муже вдовами…
3
Майра — горожанка.
— Это верно ты говоришь, — поддакнул Ундри, — Дура!
Однако же согласие с тем, что говорила жена, не только не умиротворило, а, кажется, еще больше разожгло, рассердило ее.
— Что ты, как попугай за мной повторяешь: дура?! — вскинулась Анна на мужа. — Ты дальше думай.
— Куда дальше-то? — не понял Ундри.
— Как куда?.. Что ты нынче какой бестолковый старик? Пиво, что ли, в голову ударило, плохо она у тебя варит… Пете надо написать — вот куда!
— Все дураки — одна ты умная, — огрызнулся, задетый за живое,'Ундри. — А если такая умная — так сама и пиши.
— Ты же знаешь, какой я грамотей, — уже более мирно сказала Анна.
— Ну, пусть Роза напишет. А чего мы с тобой будем в чужую жизнь вмешиваться.
— Какие же они нам чужие, думай, что говоришь, старик… А Роза — будто ты не знаешь Розу! Она же вся в отца. Гордости в ней — упрется — колхозным трактором не сдвинуть… Нет, Роза не станет писать. А у нее тут, того и гляди, не только огород могут отнять.
Ундри молчит какое-то время, думает и в конце концов — что там ни говори, Анук у него умная! — соглашается со своей умной старушкой:
— Верно, надо написать. А чтобы запал не пропал — пот прямо сейчас пойдем да и напишем.
Старики встают со скамьи и идут в дом.
Но пока шагают к крыльцу да проходят сенями — до их слуха все еще доносятся сладкие соловьиные трели.
Роза уже укладывала дочку спать, когда пришла запыхавшаяся и чем-то возбужденная свекровь.