Вдруг послышалось конское фырканье. Кирле иногда ходил в район и пешком, так что Степан не сразу сообразил, что это именно он сидит в приближающемся тарантасе. Тем более что в тарантасе сидело двое. Когда подвода поравнялась со Степаном, он узнал во втором седоке колхозного бухгалтера Ехрема. И, как нарочно, сидел Ехрем с этой, ближней к Степану, стороны, из-за него видна лишь макушка Кирле.

Конь легкой рысцой затрусил в овраг. И только когда дорога пошла на подъем и лошадь перешла на ровный шаг, Степан смог взять широкую спину Кирле на мушку. Но, видно, очень волновался Степан, и в то мгновение, когда председательская спина оказалась на мушке, не успел нажать курок. Пришлось прицеливаться заново. Наконец он дернул крючок, и гром выстрела покатился по оврагу в глубину леса.

Кирле резко хлестнул коня кнутом — это Степан видел отчетливо — и прыгнул из плетенки в придорожный куст.

Заметил ли Кирле дымок от выстрела, или чутьем бывшего фронтовика почуял, где прячется враг, но ответная пуля председателя, срезав ветку орешника, просвистела над головой Степана. Следом же за первым прогремел второй выстрел.

Степан и сам потом не мог объяснить, что с ним дальше произошло: хотел одного, а получалось другое. Надо бы ответить Кирле выстрелом, а какая-то сила приподняла его с земли и понесла, потащила в заросли орешника на дно оврага. Он и раньше себя за храбреца не выдавал, но и трусом считать тоже не считал. И вот…

Кирле, должно быть, услышал треск сучьев под ногами Степана, и вскоре справа и слева от него, царапая или напрочь срезая ветки, просвистели две пули. Они словно подхлестнули Степана, и он побежал опрометью, не разбирая дороги. Прогремели еще два выстрела, но стрелял ли Кирле или дед в него — этого Степан различить не мог. Пришел он в себя лишь очутившись в Татарском логу.

Вскоре, тихо, как кошка, появился там и дед.

— С-сопляк! — просвистел он возмущенно. — С двадцати шагов не мог попасть!

Степан, у которого еще дрожало все внутри от только что пережитого, даже обрадовался поначалу: попугала человека — и того достаточно. Зачем грех на душу брать!

Но дед сказал не все.

— Слава богу! — перекрестился он. — Был Кирле — нет Кирле… Но если бы не я — тебя-то уж он точно бы прикончил. Ну, чего глаза-то таращить? Спрячь ружье-то, вояка…

Обрез вместе с наганом они положили в дупло старой липы, дыру сверху прикрыли корой.

— Все! — словно точку поставил дед. — А теперь нам надо поторапливаться; надо успеть побольше нарубить леса. Тогда нас никто ни в чем не заподозрит… Прости, господи, грехи наши…

До полудня они, не разгибая спины, работали в еловом бору и только после обеда появились на кордоне у лесника.

Опохмелившийся оставленной бутылкой лесник встретил их приветливо, жена стала готовить обед.

— Как работалось? — поинтересовался хозяин.

— На сруб напилили, и хватит, — скромно ответил дед.

— На сруб — за полдня? — удивился лесник.

— Так ведь мы еще вчера вечером начали… — напомнил дед и перевел разговор, — Нет, браток Сухрун, теперь не то что прежде. Не та сила в руках. И устал, едва ноги дотащил до тебя, и, должно быть, простыл, ночуя на старой пасеке, поясницу ломит, хоть криком кричи… Ты бы, Стяппан, сбегал в Пюрлень, принес чего-нибудь поясницу подлечить…

А выйдя провожать Степана на крыльцо, тихонько шепнул:

— Слушай, что говорят люди. Слушай в оба уха!

До Пюрленя уже докатилась новость: убит Кирилл Петрович.

Степан запасся водкой и поспешил на кордон.

Началась выпивка. Впервые в жизни и Степан напился допьяна. Заночевали прямо на кордоне. Степан, даже будучи пьяным, не раз просыпался ночью: ему все мерещилось, что вот-вот придут и схватят его.

А наутро они отправились в село. На прощанье дед еще раз угостил лесника, отдал деньги за банный сруб. Лесник так расчувствовался, что даже проводил их на своей лошади.

В Трисирме только и разговору было, что об убийстве Кирле. Если бы пуля не попала в голову, две другие раны, как установил врач из района, были бы не такими уж и опасными.

Еще до возвращения деда с внуком из леса в доме у Степана побывали милиционеры, сделали обыск, но ничего не нашли. А как только Степан с дедом заявились в село, их тут же вызвали в Совет.

— Помни, внук, — наставлял дед Степана по дороге, — хорошо говорить — маслом капать, худо скажешь — кровь прольется… Отвечать будем одинаково: работали в лесу, ничего не знаем…

Степану и по сей день непонятен темный смысл дедовых слов и о масле и крови. Неужто боялся, что внук выдаст его, и угрожал убийством? Что ж, вполне возможно, у старика рука бы не дрогнула…

В сельсовете молодая женщина-следователь допрашивала их недолго. Должно быть, ей показалось достаточно убедительным то, что дед с внуком два дпя работали в лесу. А когда Степан еще и добавил, что до сих пор в руках и ружья не держал, их отпустили.

На этом следствие, понятное дело, не кончилось. Еще не раз вызывали в прокуратуру и Степана с дедом, и лесника с женой. И пожалуй, всего-то скорее спас их лесник. Он показал, что-де обе ночи дед с внуком ночевали у него на кордоне.