Обидеть девушку, от которой без ума, – как такое возможно?! Хотя теперь Токуча на свидания стала приходить гораздо реже. Наверное, ее родня тоже не приветствовала нашу дружбу и внезапно возникнувшую любовь с будущим геологом.

Ночи стали холоднее и гораздо темнее, чем в начале лета. Уже не звенели комары, спряталась и мошкара. Я уже несколько дней подряд поджидал Токучу у кедра, но она не приходила.

Воскресным вечером я долго сидел на черничной поляне, ожидая свою любимую. На небе появился молодой месяц – тоненький золотистый серп повис над верхушкой старой лиственницы. Тревожно вскрикнула кедровка. Пора уходить в лагерь. Я грустно подумал о том, что мое пребывание в экспедиции подходит к концу. И если дальше так дело пойдет, то придется улетать, не увидев Токучу. Я неделю уже носил в кармане листочек из блокнота со своим столичным адресом, но как передать его девушке, пока не придумал. Неохотно поднявшись с ягеля, я повернулся, чтобы выйти на лесную тропинку.

– Подумать только, – сказал я. себе вслух, – ведь это я за два месяца протоптал тропинку от лагеря прямо до черничной поляны. Ведь, кроме меня, по этой тропинке никто из геологов не ходит.

Я пошагал прочь от кедра. Поляна без Токучи сегодня мне показалась какой-то враждебной и чужой. А через мгновенье я услышал, как где-то сзади сухо треснула ветка. Я остановился и прислушался. Кто-то быстро шагал по дорожке, догоняя меня. Сердце дрогнуло, защемило под ложечкой.

– Токуча! Моя Токуча! – крикнул я и бросился назад.

Она стояла на тропинке у старой сосны. Ленивый месяц освещал ее будто фарфоровую фигурку. Я заметил, что сегодня девушка была не в ненецкой одежде. Я обнял Токучу за плечи, крепко прижал. Ее темные длинные волосы пахли багульником, а на пухлых розовых губах я ощутил вкус княженики. Я поднес к губам и поцеловал маленькие, почти детские ладошки.

– Токуча, Токуча, где ты была? Почему не приходила? Я целую неделю ждал тебя у кедра на черничной поляне, думал, что так и уеду не попрощавшись…

– Я не могла прийти.

– Почему?

– Братья против наших встреч, да и родители тоже.

– Почему?

– Понимаешь, мы – дети тундры, а у тебя совсем другая жизнь.

– Токуча, родная, я увезу тебя с собой в столицу, мы там будем вместе учиться, потом поженимся и будем жить долго и счастливо.

– Какой же ты глупый, Ваня, все это очень не просто. Многие ненецкие девушки уезжали с парнями, да быстро возвращались, я не хочу быть одной из них. И родные мои не хотят, их можно понять.

Она не ждала от меня ответа, да и что я мог ей ответить?

– Разве нам плохо было с тобой, Ваня? – спокойно сказала она. – Но лету конец. Пора тебе возвращаться домой.

Она сорвала белую ромашку и, нервно отрывая один лепесток за другим, торопливо пускала их по ветру.

– Ты такая же беззащитная, как эта ромашка, – грустно сказал я.

– Похоже…

– Ты напишешь мне письмо? – спросил я, вкладывая в ее ладошку маленький клетчатый листочек с адресом.

– Не знаю.

– Почему не знаешь? Разве это не от тебя зависит? Кто может помешать тебе написать письмо? Ведь я люблю тебя. Я думал, ты меня любишь тоже… Или у тебя это не любовь была, а просто так, интересный случай из жизни?..

– Просто так только у вас, у парней, бывает. Знаешь, Ваня, я люблю тебя, честно. Думаю, что ты у меня был первым и будешь последним. Единственным на всю жизнь. Давай с тобой так договоримся: ты приедешь и пришлешь мне весточку, а я тебе отвечу, так будет справедливо.

Всегда первым пишет тот, кто уезжает, а не тот, кто остается. Договорились?

– Договорились, – ответил я. А что я мог еще сказать? Ведь она не оставила мне право выбора.

Больше мы с Токучей не встретились. Я бежал к ней на свидание вечером по тропинке и попал ногой прямо в медвежий капкан, который кто-то поставил на дорожке. Вертолетом меня отправили в город, а через пару недель экспедиция свернулась.

По приезду в столицу меня захватили дела. Сначала догонял учебу, пропустил целый месяц из-за раны на ноге. Затем образ Токучи как-то отдалился, отодвинулся. Нереально было представить ее здесь, среди длинноногих столичных модниц, которые упорно атаковали меня, добиваясь взаимности. В общем, письмо я таки не написал. Пролетела осень, прошла зима, наступила весна. Я изредка вспоминал нежную ненецкую девушку и клятвенно обещал себе, что завтра обязательно напишу ей письмо, но назавтра опять появлялись какие-то дела, и обещание снова откладывалось в длинный ящик. Токуча тоже молчала, не прислала о себе никакой весточки. Я лениво оправдывался перед собой, что, дескать, она тоже меня забыла, коль не пишет, но сам понимал, что оправдания эти яйца выеденного не стоят. Просто мудрая Токуча оказалась права, когда говорила о брошенных ненецких девушках. Она как в воду глядела, заранее предвидя все, что будет потом.

А когда зацвела в садах сирень, почтальон вручил мне белый конверт без обратного адреса. Почерк был незнакомым, но по почтовому штампу я догадался, что письмо пришло от Токучи. Я дрожащими руками оторвал краешек конверта и достал сложенный пополам голубой листочек, из которого выскользнуло легкое лебединое перышко. На тоненьком голубеньком листочке ничего написано не было, только стояла какая-то незнакомая дата – 19 мая. Я пытался понять, о чем хотела сообщить мне моя любимая, но ничего не приходило в голову. Хотел найти Токучин адрес, но он бесследно исчез. Мои бесславные поиски не дали никакого результата. Больше Токуча мне не писала.