Идея написать «настоящую мифологическую оперу», особенно оперу на неумирающую тему Елены Прекрасной, зародилась в уме Гофмансталя задолго до апреля 1923 года, когда он предложил Штраусу либретто «Египетской Елены». Как обычно, он искал вдохновение и в других источниках, кроме Гомера. Он обратился к Геродоту, который первый дал истории о Елене Прекрасной свою собственную интерпретацию. У него Елена так и не попала в Трою, но оказалась с Парисом в Египте. Король Египта Протей заставил Париса одного отправиться в Трою, а Елену задержал с намерением по окончании Троянской войны вернуть ее законному мужу. Вместо нее в Трою отправился призрак. Сицилийской поэт Тисей придерживался противоположной точки зрения и, согласно легенде, был ослеплен богами за то, что оклеветал Елену. Тогда он, чтобы угодить богам, создал версию, совпадающую с интерпретацией Геродота. В пьесе «Елена» Еврипид также позволил своей героине мирно жить в Египте.

Гофмансталь при создании своего варианта «Елены» попытался приписать героям психологические мотивы, основанные на современных представлениях о браке. После падения Трои Менелай везет Елену обратно в Египет. В пути Менелай приходит к решению убить Елену. Она должна умереть, и именно от его руки, как жертва богам за бесчисленных греческих солдат, павших в Троянской войне. Нимфа Этра, дочь египетского царя-колдуна, и сама колдунья не из последних, подсматривает за Менелаем, готовящимся убить Елену. Она вызывает на море шторм. Судно гибнет, и Менелай спасает Елену от смерти в водной пучине. Силой своих колдовских чар Этра переносит их в свой дворец. Тут Менелай обнажает тот самый меч, которым он убил Париса. Но Этра затемняет ему разум, и он воображает, что все еще живой Парис дожидается его за воротами дворца. Он бросается наружу. И женщины, Этра и Елена, которая по-прежнему прекрасна и уверена в себе, остаются вдвоем. Этра дает ей настой, говоря, что он принесет ей покой и забытье, и Елена погружается в сон. Когда Менелай возвращается во дворец, Этра говорит ему, что настоящая Елена все это время оставалась у нее во дворце, что она была в безопасности и ее не коснулась чужая рука и не изменили прошедшие годы. А та Елена, которую знал он и все греки, была призраком. Ему она тоже дает успокаивающий настой. Он идет к Елене и проводит с ней вторую брачную ночь.

Колдовство помогает, но не совсем. Елена завоевала мужа, но он полон сомнений. Он не знает, где настоящая Елена, а где призрак.

Появляется пышно одетый арабский шейх, которого сопровождает свита и молодой сын. Оба, отец и сын, страстно влюбляются в Елену. История, кажется, собирается повториться. Они строят планы похищения Елены. Менелай должен снова мстить за свою поруганную честь. Он убивает Дауда, сына шейха.

Елена принимает мужественное решение — раскрыть Менелаю глаза — и рассказывает ему правду. Он опять поднимает меч, и опять его рука безвольно падает. Он не в силах убить Елену. Но он не может ее и покинуть. Он отказывается расстаться с Еленой назависимо от того, была ли она ему неверна: муж и жена — единая плоть. Этра зовет дочь Елены Гермиону. Глядя на дочь, Менелай говорит: «Погляди, дитя, какую мать я тебе привез».

Таково в общих чертах содержание либретто, смысл которого часто так затемнен, что многое в нем мог бы объяснить только автор, да и то, боюсь, не всегда. Слишком много невразумительного. Волшебные напитки, которые готовит Этра, множатся до такой степени, что она становится похожей на ходячую аптеку. Глядя, как она поминутно преподносит героям настои — то для того, чтобы они все вспомнили, то для того, чтобы забыли, — зритель начинает чувствовать нелепость происходящего. Ни один из персонажей не имеет яркой индивидуальности, а Менелай — просто вздорный тип. С театральной точки зрения либретто слишком растянуто и невыразительно. Есть в нем Всезнающая Морская Раковина (контральто), которая передает сообщения Этре, словно громкоговоритель. С непонятной целью Гофмансталь включил в либретто трех эльфов. Пожалуй, не стоит добавлять, что думал об этом своем произведении сам Гофмансталь: «Я верю и надеюсь, что это — лучшее из всех моих сочинений, созданных для музыкального сопровождения, для того, чтобы превратиться в оперу». [270]

Но и музыка Штрауса в этой опере так же слаба. Он сумел несколько оживить партитуру эротическими нотами — особенно в арии Елены по пробуждении после второй брачной ночи. Но в остальном опера представляет собой перепев старых формул, вдобавок к чему Штраус иногда надевает вагнеровскую кольчугу. Те немногие мелодии, что здесь есть, не производят впечатления. Когда Штраус проиграл партитуру Фрицу Бушу и захотел услышать откровенное мнение, Буш сказал, что песня Дауды, на его взгляд, — «дешевая выдумка». Штраус ответил: «Но такой и должна быть песня служанки. Поверьте мне, дорогой Буш, публика не ходила бы на «Тангейзера», если бы в дело не вмешалась «Ивнинг стар». И на «Валькирию» тоже, если бы не «Wintersturme». [271] Я бы усомнился, что Штраус позволил себе столь циничное высказывание, если бы не был уверен в правдивости Буша. Ни это замечание, ни переписка с Гофмансталем не говорит об уверенности композитора в достоинствах оперы.

Однако, когда премьера «Египетской Елены» провалилась, Штраус дважды попытался переработать оперу (уже после смерти Гофмансталя). Так что это слабое сочинение существует в трех вариантах: первоначальный, венский, поставленный в 1933 году в Зальцбурге, и мюнхенский вариант 1940 года, созданный с помощью Рудольфа Хартмана и Клеменса Краусса.

На премьере в Дрездене, которой дирижировал Фриц Буш (6 июня 1928 года), Штраус обещал ему, что тот будет дирижировать «Египетской Еленой» в благодарность за его блестящую работу над «Интермеццо» — партию Елены пела Элизабет Ретберг, хотя с самого начала оба автора предназначали ее для Ерицы. Но когда они ее пригласили, Ерпца, которая только что триумфально выступила в «Метрополитен-опера» в партии Тоски, а также в других ролях, потребовала гонорар, который Дрезденская опера — и Штраус тоже — сочли непомерным. Вспомнив, как великолепно пела Ретберг в дрезденской постановке «Женщины без тени», Штраус предложил ее на роль Елены. Гофман сталь пришел в ярость: он считал, что Ретберг чересчур толста для роли прославленной красавицы Елены. Он немного успокоился, когда через пять дней после дрезденской премьеры оперу поставили в Вене, где партию Елены пела Ерпца, а дирижировал Штраус. Если вернуться к вопросу о гонорарах, сообщали, что Штраус продал права на «Елену» издателям за 50 000 долларов. Это был самый высокий гонорар, который когда-либо заплатили за оперу.

«Метрополитен-опера» поставила «Елену» в ноябре того же года. Я помню, какой по этому случаю царил ажиотаж. Администрация театра вздула цены на билеты до неслыханной суммы: кажется, кресло в партере стоило 11 долларов. Хотя мне это было не по карману, я купил два билета. Помню, что Ерица была изумительна, создав такое дивное воплощение прекрасной Елены, какое только можно ожидать от смертной актрисы. Но я также помню, какую скуку навеяла эта опера и как вяло реагировала на нее аудитория.

Хотя я не вижу необходимости лягать мертвую оперу, мне хочется привести отрывок из статьи Лоуренса Джилмана, напечатаной в «Нью-Йорк трибюн», — хотя бы для того, чтобы показать, какой блестящей и остроумной может быть музыкальная критика, и пожалеть, что нам больше не доводится читать подобное за утренним кофе: