— С кем я говорю? — поинтересовался уником.

Маркиз поднял аппарат:

— Меня зовут Якоб Ван дер Меер. Гражданин Ларгитаса.

— Вы свидетель?

— Я вроде как пострадавший. Извините за беспокойство, случилась ошибка. Товарищ перебрал лишнего. Мы уже разобрались, инцидент исчерпан.

Щит, вспомнил он. Железо пальцев. Железо оков. Железо клейма. Подбородок Белого Страуса затрясся, как у старухи на чужих похоронах: внезапно, без видимой причины. Он боялся, что у этих воспоминаний острые зубы. Острые зубы и долгая жизнь.

— Вы уверены?

— В чем?

— Что инцидент исчерпан?

— Абсолютно. Не имею на этот счет никаких сомнений.

— Идиоты, — с гематрийской бесстрастностью сказал уником. — Вероятность семьдесят два и шесть десятых процента.

Связь прервалась.

Марк смотрел на маркиза, вжавшись в спинку кресла. Взгляд его был взглядом волка, угодившего в капкан. На всякий случай Ван дер Меер отошел к окну. Он прекрасно понимал, что расстояние его не спасет. Логика подсказывала: Марка не следует опасаться. Вторая бомба вряд ли упадет в воронку от первой. Но тело действовало само, вопреки логике.

В его глазах нет паники, отметил маркиз. В позе нет затравленности или обреченности. Хищник оценивает ситуацию, прикидывает варианты, готов действовать. Атаковать, отгрызть лапу, сдаться, покончить с собой — любое действие станет результатом трезвого расчета. Обер-центурион Тумидус изучает проблему, как ботву, распятую на щите — без лишних эмоций. А я даже не знаю, как зовут эту проблему.

— Зачем? — маркиз закашлялся.

Марк молчал.

— Зачем вы пытались меня заклеймить?

— Не спрашивайте.

— Вы сошли с ума?

— Не спрашивайте. Я не отвечу.

— Почему?

— Не имею права.

— Какое, к чертям собачьим, право?! Вы чуть не сделали меня рабом!

— Сдайте меня в полицию. Так будет лучше.

— Откуда вы шли?

Вопрос был задан по-идиотски — вероятность идиотизма очень точно, до десятых долей процента, обозначил диспетчер службы «сто один». Но Марк понял и даже ответил:

— Мы курили с Манойей. Там, во дворике.

— Вы же не курите!

— Какая разница? Сдайте меня в полицию. Я требую.

— Вот! — дав волю чувствам, Ван дер Меер сунул под нос упрямцу туго скрученный кукиш. — Выкуси! Ты мне должен, придурок! Ты мне так должен, что я из тебя всю душу выну… Отвечай! Что ты делал во дворе с Манойей Илхикаминой?

— Мы курили.

— И после третьей затяжки ты решил взять меня в рабы?!

— Я виноват. Готов понести заслуженное…

— Неси! Отвечай на мои вопросы! Ты курил с Манойей. Потом ты решил взять меня в рабы. Что у вас произошло? Ты ведь не хотел взять в рабы именно меня, Якоба Ван дер Меера! Тебя устроил бы любой не-помпилианец… Главное — срочно, немедленно. Но здесь — ваше представительство, здесь сплошные помпилианцы. А тебе нужно было сразу, без отлагательств. Вот ты и шел, весь на психе… Ты следишь за моими рассуждениями?

— Я сейчас уйду. Вы меня не остановите.

— Уходи! А я пойду за тобой! Я буду орать на весь корпус! Ты сказал: «Помпилианец…» Ты еще валялся в кресле, как куль дерьма, а уже давил на главное: «Помпилианец. Настоящий…» Ты хотел подтвердить себе, что ты помпилианец? Что способен клеймить? Ты что, пытался заклеймить Манойю и не смог?!

— Я ухожу, — Марк встал.

— Оставайтесь в номере, — велела госпожа Зеро. — Я уже лечу.

— Что?!

— Ничего. Скоро буду.

Якоб Ван дер Меер замотал головой. Он боялся, что сошел с ума. Заразился от Марка. Последствия клеймения, нервного стресса — галлюцинации, на манер вторичного эффекта Вейса.

— Не шалите без меня, — мрачно добавила старуха.

Ее голос звучал с эстампа, украшавшего стену: летний полдень, подсолнухи в глиняной вазе, третий подсолнух справа.

— Вломилась ко мне в номер, — проворчал Бруно Трааверн. Колобок блестел, лоснился, приплясывал на тоненьких ножках. Было трудно понять, раздражен он всерьез, прячась за ширмой клоунады, или просто так демонстрирует свой восторг от происходящего. — В неглиже, да. Жуть! Почтенная дама, и в таком виде. Вытащила из постели чуть ли не за… Вот-вот, мамой клянусь. Плясала над душой качучу, застегивала мне ширинку. Ругалась на трех языках. Будь проклят день, когда я поселился в одной гостинице с этой фурией!

— Хочешь покоя, — отрезала старуха, — селись в своем представительстве. Хочешь девок в отель водить…

— Ну уж сразу девок! Всего одна-то; ну, две…

Маркиз стоял у окна, глядя в темноту. В шабаш он не вмешивался. Тесно, думал маркиз. Нечем дышать. Слишком много народа. Слишком много проблем. Белый Страус не удивлялся пришествию госпожи Зеро с верным Мамерком. Дежурный по корпусу, умница с реакцией снайпера, дал знать начальству сразу, едва обер-центурион Тумидус и Якоб Ван дер Меер столкнулись в коридоре первого этажа. Переключил камеры на коммуникатор старухи: звук, изображение. Кретин, обругал себя маркиз. Это ты не в состоянии определить со стороны, на глазок, кто кого клеймит. Стоят двое, молчат; падают, встают. А это помпилианцы, у них индикатор в крови. Едва Марк взял тебя за шкирку, ботва ты этакая, дежурный уже криком кричал: ЧП! Караул! Клеймят без спросу ларгитасского гражданина! И где? — в имперском представительстве на Тишри… Если говорить о скорости реакции, госпожа Зеро дала дежурному сто очков форы. Выдернуть за компанию представителя Ларгитаса в Совете Лиги, ходячий дворец полномочий — ход, достойный гения. Лояльность, отметил маркиз. Она продемонстрировала нам свою лояльность. Подчеркнула: я в безопасности. В присутствии Бруно Трааверна никто и пальцем не тронет господина Ван дер Меера. Захоти господин Ван дер Меер жаловаться — лучшей кандидатуры, чем Бруно, не сыскать.