Однако Россия — это не Запад с его «цивилизованными» формами политико-идеологического манипулирования, к тому же сильно ограниченными демократическими традициями и относительно сильным гражданским обществом. В условиях полураспада советской политической системы и пассивности населения мы не могли не прийти к государственно-бюрократической мутации современных форм политического манипулирования, к тому же густо замешенного на дрожжах неформальных институтов власти. (Последние столь мощны не случайно: искоренить их может только последовательная демократия и самоорганизация снизу; любые авторитарные механизмы изменяют лишь формы блата, коррупции, неформальных личных связей и т. п. механизмов власти; не будем забывать и об исторических традициях России-СССР).

Так складывается государственно-олигархическая мутация формально-демократической системы политико-идеологического манипулирования в России с ее особенными (по сравнению с Западом) чертами:

• Неформальное подчинение государственному аппарату и сращенным с государством олигархам основных демократических (NB! — пока что именно демократических) институтов.

• Неформальное подчинение тем же субъектам основных механизмов политико-идеологического манипулирования (прежде всего средств массовой информации).

• Борьба основных олигархических группировок за влияние, прежде всего на бюрократию (причины чего очевидны: слабость самих группировок и неразвитость демократии).

• При этом сохранение формальных демократических институтов и процедур как следствие слабости кланово-корпоративных группировок и незавершенности процессов раздела и передела сфер влияния.

• Пассивность населения и сохранение в сознании патерналистских тенденций как доминирующих при слабости форм самоорганизации и гражданского общества.

Социальной базой и гарантированным электоральным фундаментом этой все еще довольно рыхлой пирамиды стал сохранившийся в буре реформационных коллизий постсоветский обыватель. Мощный социальный рефлекс конформизма позволил более чем половине бывших homo soveticus пережить все коллизии реформ, не изменяя своим правилам невмешательства в социальные битвы (правда, едва ли не треть общества в этих коллизиях потеряла человеческое достоинство, здоровье, а то и сами жизни), и вновь занять роль пассивного (но не свергаемого) фундамента власти. Более того, нынешняя власть вообще стабильна и прочна лишь в той мере, в какой не нарушает неписаные правила выживания пассивно-послушного большинства. «Гарантом» ее дальнейшего существования являются не олигархи, не силовики, не расплодившееся вновь в невероятных масштабах чиновничество и уж тем более не «интеллектуальная элита», а стихийно вымучивший новые неформальные правила выживания обыватель.

Да-да, именно он, пресловутый «средний класс», который сегодня расположен не посередине, а внизу нашей социальной иерархии, более напоминающей новогоднюю елку, чем типичную для Запада юлу.

Может показаться, что авторы открыли «велосипед»: во всяком стабильном обществе опорой власти является «средний класс». В некотором смысле мы с этим не спорим. Но только в некотором.

Пассивно-послушное большинство россиян сегодня — это отнюдь не «средний класс» обществ с социальным рыночным хозяйством и демократической системой политической власти, где он состоит из более-менее (причем скорее более, чем менее) экономически и политически самостоятельных граждан.

В России же все не так. Разложение прежней экономико-политической системы, анализу анатомии которого мы посвятили предшествующие части статьи, породило, с одной стороны, узкий слой «новых русских» — тех, кто сумел «прихватизировать» основную часть государственного общественного богатства и обслуживающих их (в том числе и интеллектуально, культурно, идеологически) лиц. Назовем их «белыми» (хотя апологеты «чистоты» и «благородства» белого движения начала прошлого века, скорее всего, ужаснутся этой параллели). Эти прорвались наверх, получив доступ к власти, но не сумев (в силу специфики целей, средств и методов — откровенно антиобщественных) завоевать поддержки пассивного большинства, а потому в этой власти не укоренились.

С другой — редеющую когорту «красных», когда-то способных к сопротивлению и оппозиции этой «шариковщине наизнанку» (они, впрочем, тоже мало похожи на «ленинскую гвардию»). Но они не пошли по пути пробуждения в советском и постсоветском человеке латентных качеств гражданина: достоинства, инициативы, самоорганизации — и потому не могли не проиграть.

В промежутке же оказалось пассивное большинство, значительная часть которого, как мы уже сказали, деградировала и умерла.

(Вдумайтесь, читатель — это величайшая трагедия нового времени.)

Но большинство выжило.

Эта серая масса воспроизвела (в силу описанной выше специфики наших псевдорыночных реформ) наихудшие черты мещанина и, в частности, мещанские черты homo soveticus — пассивное неформальное отторжение всякой социальной инициативы (не только социалистической, но и буржуазной, более того — даже криминальной). Вызревшие в аморфном болоте выживавшего мещанства неформальные институты и привели ныне к власти «серых».